Гертруда Стайн - Автобиография Элис Б. Токлас

Я все ходила и ходила и глядела на толпу, я и не думала что на свете может быть столько разных мужчин которые пишут и разглядывают картины. В Америке, даже в Сан-Франциско, я привыкла видеть на выставках женщин и небольшое количество мужчин, здесь же были мужчины, мужчины, мужчины, изредка мужчина с женщиной но чаще трое или четверо мужчин и женщина при них, а иногда пятеро или шестеро и с ними две женщины. Позже я привыкла к этим пропорциям. В одной из таких групп из пятерых или шестерых мужчин и двух женщин я заметила чету Пикассо то есть Фернанду и узнала ее по характерному жесту, указательный палец поднят вертикально вверх и на пальце колечко. Как я потом узнала указательный палец у нее как у Наполеона той же длины что и средний если не длиннее, и когда она волновалась, что бывало не слишком часто, поскольку Фернанда флегма, указательный палец тут же взмывал вверх. Я подождала немного чтобы не встревать в разговор где Фернанда и Пикассо были два противоположных полюса внимания, но в конце концов набралась смелости сделать шаг вперед и привлечь ее внимание и сказать чего я от нее хочу. Ах да, милейшим тоном сказала она, Гертруда передала мне вашу просьбу, я с удовольствием стану давать вам уроки, вам и вашей подруге, вот только ближайшие несколько дней я буду страшно занята переезжаю на новую квартиру. В конце недели Гертруда собирается меня навестить, если вы и ваша подруга составите ей компанию там обо всем и договоримся. По-французски Фернанда говорила с большим изяществом, соскальзывая правда время от времени на монмартруа, так что мне было трудно ее понимать, но она получила какое-то педагогическое образование, голос у нее был просто прелесть и она была очень очень красивая и прекрасно сложена. Она была крупная женщина но не слишком крупная и была в ней этакая истома и маленькие округлые руки общая черта часть шарма всех французских женщин. Досадно что в моду вообще вошли короткие юбки потому что до того никто и думать не думал о крепких французских ногах среднестатистической француженки, а только о красоте ее округлых маленьких ручек. Я согласилась на предложение Фернанды и откланялась.

На обратном пути туда где сидела моя подруга я начала понемногу привыкать если и не к картинам то к публике. Я начала замечать ее типические черты. Много лет спустя, то есть несколько лет назад, когда умер Хуан Грис, которого мы все очень любили (после Пабло Пикассо он был ближайшим другом Гертруды Стайн), я слышала, как она сказала Браку, они стояли рядом на похоронах, кто все эти люди, их так много и лица такие знакомые а я и понятия не имею кто они такие. А, ответил Брак, это же вся та публика которую ты привыкла видеть на выставке независимых и на осеннем салоне и ты видишь эти лица по два раза в год, из года в год, вот потому-то они все и кажутся тебе такими знакомыми.

Дней десять спустя мы с Гертрудой Стайн отправились на Монмартр. Я оказалась там впервые и полюбила тамошние места раз и навсегда. Мы и сейчас время от времени там бываем и всякий раз у меня возникает то же чувство нежного и радостного ожидания как в первый раз. Это место где всегда стоишь и ждешь, не чего-то что непременно должно произойти, а просто так. Обитатели Монмартра почти никогда не сидели на месте, они стояли и это было наверное ничуть не хуже чем сидеть на стульях, потому что стулья во французских гостиных к сидению в общем-то не располагают. Итак я отправилась на Монмартр и начала привыкать к неизменному тамошнему стоянию. Сперва мы отправились навестить Пикассо а потом отправились навестить Фернанду. Теперь Пикассо терпеть не может ходить на Монмартр, он и думать-то о нем не очень хочет не то что говорить. Он даже и с Гертрудой Стайн говорит об этом не слишком охотно, в те времена там было много всякого что задевало его испанскую гордость а конец его монмартрского периода и вовсе был сплошь одна горечь и разочарование, а на свете нет никого несчастней разочарованного испанца.

Но в те времена он был на Монмартре как рыба в воде и жил на рю Равиньян.

Мы отправились к Одеону и сели там на омнибус, то есть сели на империал одного из тех старых добрых конных омнибусов которые ходили быстро и точно по расписанию через весь Париж и вверх по склону холма на пляс Бланш. Там мы сошли и стали взбираться вверх по довольно крутой улочке, сплошь застроенной по обеим сторонам магазинчиками где продавалась всякая еда, рю Лепик, а потом повернули за угол и принялись карабкаться по вообще едва ли не отвесной крутизне и вышли на рю Равиньян, теперь это место называется пляс Эмиль-Годо, но в остальном там ничего не изменилось, и ступеньки все так же ведут вверх к маленькой ровной площадке с деревьями, деревьев немного но они очень милые, а на углу человек занимается какой-то плотницкой работой, когда я там была в последний раз совсем недавно на углу человек все так же точно занимался плотницкой работой, и маленькое кафе прямо перед лестницей они там все обычно ели, и оно никуда не делось, а по правую руку невысокое деревянное здание где студии, и оно тоже никуда не делось.

Мы поднялись еще на пару ступенек и прошли сквозь незапертую дверь мимо студии где позже переживет свой самый мучительный период Хуан Грис но в то время там обитал некий Вайан, средней руки живописец у него в студии во время знаменитого банкета в честь Руссо будет дамская гардеробная, а потом спустились по довольно крутой лесенке вниз где в скором времени будет студия Макса Жакоба, и прошли мимо еще одной крутой лестницы которая вела в студию где не так давно покончил с собой молодой художник, Пикассо написал тогда одну из лучших своих ранних картин с друзьями собравшимися у фоба, мы прошли мимо всего этого и добрались до массивной двери Гертруда Стайн постучала в нее и Пикассо открыл и мы вошли.

На нем была надета как французы ее называют singe то есть «обезьяна», рабочий комбинезон из джинсовой ткани синей или коричневой, на нем кажется был из синей а называется он так потому что делается из единого куска материи под пояс, и если пояс не завязан, а его почти никогда не завязывают, он болтается сзади вот и получается обезьяна. Глаза у него оказались даже еще более чудесные чем я запомнила в первый раз, такие глубокие и такие карие, а руки такие смуглые и тонкие и нервные. Мы прошли в студию. В одном углу стояла кушетка, в другом крохотная печка с плитой для обогрева и готовки, несколько стульев, одно большое сломанное кресло где сидела Гертруда Стайн когда с нее писали портрет и пахло псиной и красками и там была большая собака и Пикассо переставлял ее с места на место как будто собака была мебель и не самая легкая. Он пригласил нас садиться но стулья были чем-то завалены все до единого так что мы остались стоять и стояли пока не ушли. Это было первое мое стояние но потом я обнаружила что они все так стоят целыми часами. У стены стояла огромная картина, странная картина в светлых и темных тонах, вот и все что я могу о ней сказать, на ней было много людей, огромное множество людей и рядом с ней еще одна, в такой красно-коричневой гамме, три женщины, все ломаные и в неестественных позах, и картина была довольно страшная. Пикассо и Гертруда Стайн стояли и говорили между собой. Я стояла в сторонке и смотрела. Я не могу сказать чтобы я хоть что-нибудь такое понимала, но было в этом что-то тягостное и прекрасное и гнетущее и словно из-под спуда. Я услышала, как Гертруда Стайн сказала, и мою тоже. Тогда Пикассо достал откуда-то небольшое полотно, явно незаконченное, которое он никак не мог закончить, очень светлое, почти что белое, две фигуры, полностью прописанные но незаконченные и заканчивать он эту картину не собирался. Пикассо сказал, но он же ни за что ее не возьмет. Да, я знаю, ответила Гертруда Стайн, но тем не менее только на ней все так, как оно было. Да, я знаю, сказал он и они оба замолчали. После этого они стали говорить совсем тихо а потом мисс Стайн сказала, ну что же нам пора, мы идем к Фернанде на чай. Да, я знаю, сказал Пикассо. Ты часто с ней видишься, спросила она, он покраснел как свекла и набычился. Я вообще там ни разу не был, с обиженным видом сказал он. Она усмехнулась, ну в любом случае мы сейчас как раз туда, сказала она, а мисс Токлас собирается брать уроки французского. Ах, мисс Токлас, сказал он, это у которой такие маленькие ножки совсем как у испанки и цыганские серьги а отец у нее польский король вроде Понятовских, конечно, как же она без уроков. Мы все рассмеялись и пошли к дверям. Там стоял очень красивый молодой человек, а, Ахеро [10] Испанский скульптор, вдвоем с которым Пикассо пережил в мансарде «Отель дю Марок» один из самых трудных (и в духовном и в материальном смысле слова) периодов своей жизни, зиму 1902/1903 года. , сказал Пикассо, познакомься с дамами. Он похож на Эль Греко, сказала я по-английски. Имя Пикассо разобрал, Лже-Греко, сказал он. Ах да я же забыла отдать тебе вот это, сказала Гертруда Стайн, отдавая ему пачку газет, это тебе в утешение. Он пролистал их, это были воскресные приложения к американским газетам, с Катценджеммерами [11] Популярная в Америке в начале века серия комиксов. . Oh oui, Oh oui, сказал он, и лицо у него просто сияло, merci спасибо тебе Гертруда, и мы ушли.