Мао Дунь - Избранное

— Не может быть, чтобы листья так подорожали. В соседних деревнях, слыхать, червячки не очень уродились.

Старик узнал голос Любао и совсем успокоился.

Любао и Адо стояли рядом, у одной корзины, так близко, что казалось, они касаются друг друга. Неожиданно рука, скрытая под веткой [93] Обычно крестьяне при сборе листьев не срывают их с деревьев, а срубают вместе с ветками. (Примеч. автора.) , ущипнула Любао за бедро. Девушка знала, чья это рука, но ни слова не сказала, даже не улыбнулась. Но когда ей погладили грудь, она вскрикнула и невольно отпрянула.

— Что случилось? — спросила Сы.

Кровь бросилась в лицо Любао. Она украдкой взглянула на Адо, опустила голову и снова принялась за работу, сказав:

— Да ничего. Наверно, волосатая гусеница укусила.

Адо закусил губу и усмехнулся. Уже полмесяца он голодал, недосыпал, стал совсем тощим, но духом не падал. Он вообще никогда не унывал, чего нельзя было сказать об его отце. Он был уверен, что даже самый обильный урожай коконов или риса не избавит семью от долгов, не поможет ей вернуть землю, а усердием и бережливостью жизнь не улучшишь, только горб наживешь. И все же трудился Адо с охотой, это было ему, пожалуй, так же приятно, как заигрывать с Любао.

Утром старик отправился в город раздобыть денег на тутовые листья. Перед отъездом он долго говорил со снохой и решил заложить часть земли, обсаженной тутовником, которая давала пятнадцать даней листьев; это было последним достоянием семьи.

Пока первые десять даней из привезенных стариком тридцати принесли в червоводню, разжиревшие шелкопряды целых полчаса голодали. Сы не могла без жалости смотреть, как, высунув свои маленькие хоботки, они двигали головками в поисках корма. Шелкопряды накинулись на листья и так зашуршали челюстями, что люди едва различали собственные голоса. Решета быстро пустели, и на них каждый раз настилали новый толстый слой листьев. Еще два дня каторжного труда, а там начнется «подъем» гусениц. И крестьяне, напрягая последние силы, самозабвенно работали.

Уже трое суток Адо не смыкал глаз, но усталости не чувствовал. До рассвета он караулил шелкопрядов, чтобы отец и золовка хоть немного поспали. Высоко в небе стояла полная луна, было свежо, и червоводня обогревалась маленькой жаровней. Ко второй страже [94] В старом Китае существовало деление вечернего и ночного времени по смене страж (караулов) у городских ворот. Вторая стража — время с девяти до одиннадцати часов вечера. Адо дважды настелил червячкам листьев и теперь, сидя на корточках возле жаровни, слушал, как они шуршат челюстями. Так, сидя, и задремал. Вдруг ему показалось, что скрипнула калитка. Он открыл глаза, но они тут же закрылись. «Са… са… са…» — шуршали шелкопряды, но к этому звуку примешивался и другой. Парень качнулся, стукнулся головой о колено, окончательно проснулся и тут явственно услышал, как зашелестела тростниковая циновка над входом в червоводню. Мелькнула чья-то тень. Адо вскочил на ноги и выбежал во двор. В ярком свете луны видно было, как кто-то мчится со всех ног через рисовое поле к речушке, Адо бросился следом, догнал и повалил беглеца и, убежденный, что поймал воришку, даже не стал его разглядывать.

— Убей меня, Адо! Я в обиде не буду, только никому ничего не говори!

У Адо волосы встали дыбом. Он узнал голос и в лунном свете разглядел совершенно плоское, бледное лицо Хэхуа. Крошечные свиные глазки, не мигая, бесстрашно смотрели на него.

— Что ты стащила? — спросил Адо, переведя дух.

— Ваши «сокровища».

— Где они?

— Выбросила в речку!

Адо побледнел. Теперь он понял, что эта женщина против них замыслила зло — хотела сгубить их «бесценных червячков».

— Да ты и вправду змея! Разве мы с твоей семьей враждуем?

— А то нет? Враги вы нам, враги! Вам повезло, а нам нет — черви вылупились слабые. Но зла-то мы никому не сделали. Зачем же вы меня «звездой белого тигра» обзываете? А как завидите — рожу воротите. Презираете!

Женщина поднялась. Адо в упор взглянул на ее искаженное злобой лицо и сказал:

— Ладно, иди! Нечего мне с тобой связываться!

Не оглядываясь, Адо побежал к дому и кинулся в червоводню. «Сокровища» были целы и невредимы. Адо совсем расхотелось спать. Он не питал к Хэхуа ни ненависти, ни жалости. Но слова женщины заставили его призадуматься. Не так люди друг к другу относятся, как надо, а отчего — этого он не мог понять. Но через минуту Адо уже обо всем забыл и не мог наглядеться на «бесценных шелкопрядов». Здоровые и крепкие, они без устали, словно завороженные, поглощали свои листья.

Остаток ночи прошел спокойно. Едва рассвело, в червоводню пришли отец с золовкой. Они вытащили несколько гусениц, которые уже стали меньше и прозрачнее, и принялись разглядывать их на свет, пытаясь определить, скоро ли те начнут ползти вверх. При одной мысли об этом сердце у них начинало прыгать от радости. Только выглянуло из-за гор солнце, Сы пошла к речке набрать воды и тут встретила взволнованную Любао, которая ей сказала:

— Нынче ночью, между второй и третьей стражей, я собственными глазами видела, как эта потаскуха выбежала из вашего дома, а за нею — Адо. Как раз вот тут они стояли и долго-долго шептались. Как только вы это терпите, тетушка Сы?

Сы переменилась в лице, молча взяла свои ведра и пошла к дому. Первым делом она рассказала обо всем мужу, а затем и свекру. Выходит, эта тварь по ночам тайком шляется по чужим червоводням? Как можно такое терпеть! Тунбао рассвирепел, позвал Адо и потребовал объяснений. Однако парень уверял, что никакой Хэхуа не видел, не иначе как Любао бесы приснились. Тогда Тунбао сам пошел к девушке, и она рассказала ему все, что видела. Не зная, кому верить, старик бросился в червоводню и стал пристально разглядывать свои «сокровища». Они были по-прежнему крепкими и здоровыми. Значит, никто их не сглазил.

И все же радость была омрачена. Никто в доме Тунбао и мысли не допускал, что девушка говорит неправду. Они лишь старались утешить себя тем, что эта бесстыжая Хэхуа просто хотела полюбезничать с Адо. Вдруг Тунбао вспомнил, что на головке чеснока появилось всего несколько росточков. Да, неизвестно, что сулит будущее. Пока все идет благополучно. Вон сколько листьев сгрызли «сокровища»! Правда, слабые червячки иногда засыхают… Но об этом лучше не думать, а то и впрямь беду навлечешь.

У «сокровищ» начался «подъем», и семья Тунбао окончательно потеряла покой. Ни денег, ни сил больше не было, а окупится ли это все, кто знает? И все же они продолжали усердно трудиться, не теряя надежды. Вокруг коконника из камышовых циновок соорудили шалаш, под него поставили жаровню. Асы и все остальные места себе не находили от волнения: то с одной стороны подойдут к шалашу, то с другой сядут, приложат уши к циновкам и с трепетом слушают, стараясь уловить знакомый звук «сесо… сесо…» [95] Едва до гусениц в «шалаше» доходит тепло, они начинают ползти вверх по пучкам рисовой соломы, издавая звук «сесо…». Это означает, что настал срок прясть коконы. Некоторые гусеницы — слабые, нездоровые — не могут ползти и, как правило, прясть коконы не способны. (Примеч. автора.) , услышат и засмеются от счастья. Но только все стихает, одолевает тревога. Заглянуть внутрь никто не осмеливался. Вдруг на поднятые вверх лица упала капля [96] Говорят, что у гусениц, перед тем как они начинают вить коконы, выделяется желтая жидкость. (Примеч. автора.) , другая, третья… Вот радость-то! Ощущение мало приятное, но пусть капает, они потерпят! Адо не раз тайком отгибал край циновки и заглядывал внутрь, но Сяобао это заметил, дернул его за одежду и спросил, появились ли уже коконы. Вместо ответа Адо показал ему язык и подмигнул.