Мао Дунь - Избранное

В это время еще более окрепли дружеские связи писателя с советской литературой. Он много раз приезжал в нашу страну, встречался с собратьями по перу, интересовался новыми книгами и новыми концепциями, посещал театры и музеи. Выступая в 1959 году на Третьем съезде советских писателей, он говорил, что советская литература является «лучшим учителем и верным другом» и что другие народы черпают в ней духовные силы для борьбы за освобождение, за новую жизнь.

С начала 60-х годов ситуация в сфере китайской культуры становилась все более напряженной, усиливалось давление левацких установок. В конце 1964 года Мао Дунь перестал быть министром культуры. Позже прекратил свою деятельность Союз писателей. Затем разразилась «культурная революция», уничтожившая и культуру, и многих ее творцов. Сам Мао Дунь, защищенный особым распоряжением Чжоу Эньлая, физически не пострадал, но о творческой работе не могло быть и речи. Он жил, особенно после кончины жены, очень уединенно, лишь один-два раза в году присутствуя на официальных мероприятиях. Только по газетным упоминаниям об этом можно было узнать, что он еще жив.

Положение начало меняться лишь спустя десять лет: в сентябре 1976 года (месяц смерти Мао Цзэдуна) в центральной печати вновь появилась подписанная его именем заметка. Постепенно количество публикаций увеличилось: среди них были отклики на политические события, стихотворения в классическом стиле, отрывки из мемуаров, работе над которыми он отдавал оставшиеся силы. В конце 1979 года Мао Дунь участвовал в работе Четвертого съезда работников литературы и искусства. Там он выступал с докладом и был вновь избран председателем возобновившего свою работу Союза писателей. Писатель трудился буквально до последних дней своей большой жизни. 27 марта 1981 года его не стало. На траурной церемонии, в которой приняли участие высшие руководители партии и государства, прозвучали слова уважения и признательности китайского народа своему славному сыну.

В конце 1987 года Китайское общество изучения Мао Дуня провело международную научную конференцию, на которой был и автор этих строк. Участие в ней многочисленных ученых из самых дальних городов и провинций Китая и из ряда других стран, их содержательные и разнообразные по тематике доклады, оживленные дискуссии — все говорило о том, что творчество Мао Дуня не только вошло в сокровищницу китайской и мировой культуры нынешнего столетия, но и занимает определенное место в духовной жизни современного, меняющегося на наших глазах Китая.

В. Сорокин

Ху Гогуан, преисполненный надежд, возвращался домой. На душе у него было радостно. Он так был занят мыслями о своей карьере, что даже не чувствовал, как на кончике носа, покрасневшего от северного ветра, повисла прозрачная капля.

Когда Ху Гогуан вошел в ворота, он услышал, как в одной из комнат что-то зазвенело. Вероятно, разбилась фарфоровая вещь. Видимо, опять ссорились его жена и Цзинь Фэнцзе.

Быстрыми шагами он направился внутрь дома, миновал две пустующие комнаты, как вдруг из гостиной до него донесся крик:

— Не дашь? Ладно! Вы оба — тухао и лешэнь [1] Тухао и лешэнь — помещики-деспоты, деревенские мироеды; являлись наиболее жестокими эксплуататорами и угнетателями крестьянства; фактически господствовали и бесконтрольно творили суд и расправу в старой китайской деревне. (Здесь и далее примеч. перев.) . Старик, может быть, завтра сядет в тюрьму, имущество обобществят! Тогда я должен остаться без своей доли?

Слова «тухао» и «лешэнь» глубоко поразили Ху Гогуана. Он вздрогнул и замедлил шаги.

«Все же пришли описывать», — чуть не высказал он вслух мысль, которая давно не давала ему покоя. Он был так взволнован, что не узнал голоса кричавшего. Большая надежда, внушенная ему всего полчаса назад Чжан Тецзуем, сразу рухнула.

Он инстинктивно остановился и повернул было обратно, но за спиной его раздался пронзительный крик:

— Господин! Господин!

На этот раз Ху Гогуан узнал голос Цзинь Фэнцзе и с опаской оглянулся. Цзинь Фэнцзе уже подходила к нему. Как всегда, лицо ее было покрыто белоснежной пудрой, а губы ярко накрашены. Она, как обычно, кокетливо играла глазами и изгибала стан. Вид у нее был легкомысленный: ни капли смущения или замешательства.

— В чем дело? — взяв себя в руки, спросил Ху Гогуан. Тут в комнату робко вошла девочка-служанка Иньэр.

— Молодой господин опять поругался с госпожой. Он разбил чайник, топает ногами и кричит уже целых полдня.

— И меня прибил, — вставила Иньэр, прижимая ко рту покрасневшие от холода руки и старательно согревая их дыханием.

Ху Гогуан уже совсем успокоился и облегченно вздохнул.

— А ты не болтай! — гневно прикрикнул он на Иньэр. — Убирайся отсюда!

Затем большими шагами пересек внутренний дворик и вошел в гостиную.

Ху Гогуан прежде был уездным шэньши [2] Шэньши (джентри) — деревенские богатеи; правящая верхушка старой китайской деревни. . Еще два месяца назад, сидя в чайной «Цинфэнгэ» на улице Сяньцяньцзе, он рассуждал о заслугах милитаристов У и Лю [3] У и Лю — маршалы У Пэйфу и Лю Чжэньхуань. , хотя тогда над уездной управой уже был вывешен флаг с изображением белого солнца на голубом небе [4] Белое солнце на голубом небе — эмблема гоминьдана. .

Еще в 1911 году, когда в провинции восстали войска, захватили арсенал Чувантай и изгнали Жуй Чэна [5] Жуй Чэн — генерал-губернатор провинции Хубэй. В этой провинции в городе Учане в 1911 году вспыхнуло восстание, вылившееся затем в революцию, направленную против иноземной маньчжурской династии Цин. эта старая лиса Ху Гогуан первый срезал косу [6] Во времена владычества династии Цин (1644—1911) каждый китаец обязан был носить косу. Отсутствие косы рассматривалось как протест против власти маньчжур. . В то время ему было всего тридцать четыре года. Отец его, служивший директором сиротского дома, был еще жив. Цзинь Фэнцзе еще не была куплена, а сыну Ху Гогуана исполнилось только три года. Прикрываясь посеребренным значком какой-то партии, Ху Гогуан благополучно зажил здесь как шэньши. До последних дней провинциальные власти менялись в среднем каждые два года, а уездные — раз в полгода, но положение Ху Гогуана оставалось прочным. Он считал, что, поскольку существуют уездные начальники, нужны и шэньши и уездным властям не обойтись без них. «Уж мою-то чашку для риса не разобьешь», — думал он. Поэтому, когда над уездной управой взвился флаг с изображением белого солнца на голубом небе, а в храмах бога — хранителя города появились бумажные полоски с надписью: «Долой тухао и лешэнь», — он сохранял обычное спокойствие и, восседая на почетном месте в «Цинфэнгэ», разглагольствовал о маршалах У и Лю.