Йоан Славич - Избранное

«Ну, почему они не могут жить просто так, невенчанные?! — рассуждал Трикэ. — Если они любят друг друга, значит на то воля божия и нечего оглядываться на людей и попов. Так будет лучше всего!»

Так-то оно так, но с Персидой просто не поговоришь: она словно с цепи сорвалась.

Вдруг Трикэ остановился: ему пришла в голову совсем новая идея.

До Сан-Миклуэуша было рукой подать: хорошим шагом часа за три можно дойти туда и еще через три вернуться обратно и к утру лежать в своей постели в Липове как ни в чем не бывало.

Прекрасно! И поп, и попадья в Сан-Миклуэуше были друзьями Персиды, так почему бы этому попу и не обвенчать Персиду, никому ничего не говоря?!

Такова была эта новая идея, столь пленительная и притягательная, что сын Мары, опьяненный ею и увлекаемый какой-то тайной силой, свернул на дорогу к Сан-Миклуэушу и зашагал, не оглядываясь назад.

Чувствуя, что совершает великое и доброе дело, Трикэ легко шагал в ночной темноте, как бы даже и не касаясь земли.

До полуночи было еще далеко, когда он постучался в окошко священнику.

Тот, не очнувшись еще ото сна, никак не мог припомнить, кто такой Трикэ.

— Что такое? — спросил батюшка, вспомнив наконец Трикэ и впуская его в дом.

— Плохо с моей сестрой Персидой! И я пришел просить, чтобы вы спасли две души.

— Что случилось? — снова спросил встревоженный батюшка.

— Вы помните немца, который тогда явился на свадьбу и разговаривал с Персидой? — спросил Трикэ.

Священник немного подумал.

— Да, да, припоминаю. Такой белокурый, стройный молодой человек. Кажется, мясник.

— Он самый, — продолжал Трикэ. — Так вот в чем дело. Еще тогда и даже еще раньше Персида была к нему неравнодушна и он к ней тоже. Но мама не хочет ее отдавать за немца, и его отец не хочет, чтобы они поженились. Так что Персиде теперь плохо: она говорит, что либо покончит с собой, либо пострижется и станет немецкой монашкой.

Непростое это дело, разбудить человека и ни с того ни с сего начать ему втолковывать то, что понять можно только постепенно, не сразу, пытаться заставить его почувствовать боль, о которой он до этого и понятия не имел. Священнику показалась даже забавной та заботливость, которую проявлял Трикэ.

Из всего того, что наговорил Трикэ, священник твердо понял только одно. Он хорошо знал Персиду, и ему было известно, что и в мыслях своих, и в чувствах она склонялась к монашеской жизни и для нее не представляло труда оставить мирскую жизнь, если таким образом она приобретала благорасположение настоятельницы.

— Я обвенчаю ее, — заявил он, — и именно я это сделаю.

— А если вы обвенчаете, это будет настоящая свадьба? — спросил Трикэ.

— Брак есть таинство, — проговорил священник, исполненный чувства собственного достоинства, — и я как священник наделен даром соединять людей на всю жизнь. Когда мужчина и женщина встречаются на жизненных путях и хотят связать свои жизни воедино, то господь бог является их тайным руководителем и будь они истинными христианами, сектантами или нехристями, все равно они дети божий и бог соединяет их своим благословением через меня. И никто уже не может развязать то, что свяжу я, пока воля их останется неизменной. Супругов можно разлучить силой, но перед богом они всегда плоть и душа едины. Ты понял? Я — настоящий священник!

Трикэ был счастлив и готов был поцеловать ему руку.

— Очень хорошо! — продолжал батюшка. — Но как ты думаешь, примирятся ли родители с тем, что совершится? Не станет ли ваша мать или его отец требовать расторжения брака?

— Мама будет очень сердиться, — смущенно пробормотал Трикэ, — но она промолчит, а потом смирится.

— А его отец, немец?

— Не знаю, — Трикэ смутился окончательно. — Он человек злой и упрямый. К тому же он с сыном в ссоре, они даже подрались.

Священник задумался.

— Да, сложное это дело. Ты должен знать, что священнику следует тяжкое наказание, вплоть до двенадцати лет тюрьмы, если он освящает незаконный брак.

Оба долго молчали.

— Как же быть? — спросил наконец Трикэ.

— Посмотрим, подумаем, — ответил батюшка. — Наказание тяжелое, а у меня жена и дети.

Так все и осталось.

Трикэ вернулся домой уже после полуночи душевно разбитым. Он уже сожалел, что ходил в Сан-Миклуэуш: и зачем он вмешался во всю эту историю?

И поп был прав: зачем ему совать голову в петлю?

И все-таки был еще один священник, чрезвычайно расположенный к Персиде. Уж он-то мог бы за нее вступиться! Мог бы поставить себя под удар.

Но и у него были и жена, и дети.

Мара потеряла всякий покой.

В мае месяце нет работы ни в поле, ни на виноградниках, и рабочий день дешевле, чем когда бы то ни было, а потому самое время вывозить из леса заготовленные на зиму дрова, грузить их на баржи, прибывшие после пасхи, и свозить их на склады в Арад. Мара металась от одного должника к другому, чтобы на их телегах вывезти дрова из начинающего зеленеть леса, бегала к Солонице, чтобы купить там баржи и договориться со сплавщиками, оттуда к нижней части моста, где грузили заготовленные сажени, чтобы сплавить их вниз по реке. Так металась несчастная, хотя и казавшаяся легкой на подъем, располневшая женщина, появляясь то вот здесь, то там, где ее вовсе не ждали, и всюду звучал ее озлобленный голос, потому что без недовольства, окрика и ругани с людьми никакое дело не движется.

«Проклятая баба!» — говорили люди, глядя ей вслед, но подчиняясь ей, брались за работу, и дело шло как по маслу.

Кто бы мог подумать, что Мара даже не замечала, что она делает?!

Не здесь были ее душа и сердце, не здесь был и ее всегда трезвый ум.

Мара ничего толком не знала, но материнское ее сердце чувствовало, что в доме у нее происходит что-то страшное. Правда, она предполагала, что именно может происходить, и потому земля горела у нее под ногами, сердце вечно было не на месте и силы порой совсем оставляли ее, так что она чуть ли не падала в обморок.

Святой боже! Сколько она бегала, сколько трудилась, сколько волновалась и тратила себя на мысли о будущем, и все напрасно. И почему она не сумела уберечься от того, чего так боялась! Когда она об этом думала, ей хотелось грохнуться на землю и лежать, безразличной ко всему и бесчувственной.

Но вместе с любовью бог наделил человека и надеждой и верой, и ничто не могло поколебать ни любви Мары к своим детям, ни веры ее в их счастливую звезду, и когда испытывала она за них великий страх, вместе с ним возникало у нее и чувство, что всевидящий господь бог заставляет ее пройти через все испытания, чтобы избавить от различных искушений. В ее так трудно жившем теле было еще много жизни, и Мара не могла жить без надежды, что все в конце концов уладится и будет хорошо.