Игорь Хварцкия - Абхазские сказки и легенды

Когда она родилась, к ней приставили в первый день
Двадцать девять кормилиц,
А на второй день еще двенадцать кормилиц
С самым вкусным грудным молоком.
В этом мире среди носящих платок
Не было женщины,
Чей стан был бы гибче.
Кормили ее овечьим бурдюком, обсыпанным русским сахаром,
Поили молоком черной коровы, не разбавленным,
Чтобы цвет лица у нее был румяный,
Обували сафьяном, смягченным ватой,
Чачбу Енджи-Ханум.
Спросите, кому она досталась — Химкорасе Маршану!
Он не просил ее руки, а требовал.
Старцы Дала, Цебельды, Гагр и Очамчиры
Улаживали спор жениха с братом красавицы,
Уже джигиты двинулись за невестой,
Когда явился Золотой Шабат.
Не найдя достойного коня,
Он пустился вдогонку джигитам на муле.
И выделялся среди всех, сиятельный.
Когда джигиты с невестой тронулись,
Громко распевая песни,
Решено было не показывать Золотого Шабата
Прелестной Енджи-Ханум от греха подальше.
Химкораса затеял великий пир,
Который длился десять дней и ночей,
А Шабата все прятали.
А когда его допустили на танец,
Народ, став на ноги, приглашал его взлететь.
Когда невеста заинтересовалась причиной оживления,
Подруга уклонилась от ответа,
Но не учла упрямый нрав женщин рода Чачба.
Енджи-Ханум выглянула за полог
И увидела сияющего Золотого Шабата,
Который плясал, ногами не касаясь земли.
Она снова спросила, кто он.
«Это брат твоего мужа — Золотой Шабат» — был ответ.
«Печаль суждена мне, — сказала она, —
Потому что он, а не Химкораса достоин меня,
И терпеть мне суждено эту беду!»
Вскоре после свадьбы
Золотой Шабат прислал ей тканей
И Енджи-Ханум, способная вышить полет птицы,
Решила пошить ему черкеску.
Но не в силах отогнать его образ,
Ножницами ранила пальчики.
Он явился и спросил, что с пальцами,
И только тогда она заметила рану.
Все ткани перекроила,
Но изменило ей искусство,
И Енджи-Ханум заперлась в покоях.
Дал и Цебельда повергла в печаль.
И пошли миряне судить-рядить.
И тут вызвался цебельдинский старик
Из худого роду
Пойти к Енджи-Ханум и сказать ей два слова.
Получив согласие народа,
Старик постучался к предававшейся печали.
«Дева, прославленная красотой,
Позволь старику тебе сказать два слова».
«Говори, если ты полагаешь,
Что это развеет мою тоску», —
Сказала она, и старец заговорил:
«Дева, тебе завидуют солнце и луна!
Дочь царя и сестра царя!
Хотелось бы, чтобы ты была первой из тех,
Кто понимает, что никогда не было в мире
И не может быть и впредь такого,
Чтобы жену старшего брата выдавали за младшего».
Это было его первое слово,
А второго он не успел сказать.
Енджи-Ханум запустила в него головешкой из камина,
И старик убрался восвояси.

В теснинах Егры назначена плата за его голову,
И воспитатель его был среди заговорщиков.
О, угостили его не бычьей лопаткой [31] Бычья лопатка считается у абхазов почетной частью жертвенного животного. , а свиной голенью,
И поцеловал он не грудь женщины,
А сосок суки.
Что было в сердце — в сердце умерло,
Что было в коленях — в коленях умерло.
Сын Катмаса Халыбей Маршан!
Взор его был подобен утренней звезде.
Смастерен уже эшафот для его казни,
И пошита его, смертника, рубаха,
А казаки ходят строем перед расстрелом.
«Коняга умрет — поле останется.
Человек умрет — слово остается, —
так сказал сын Катмаса сирота Халыбей, —
На поминки по мне не разоряйтесь,
Я сам себе справил кровавую тризну.
Пусть наши отцы не носят по мне траур,
Меня оплачет старуха мать.
Но если вы решите, что надо справить обычай,
Тогда долинным Маршанам скажите,
Что я освобождаю их от дани, —
Это и будут мои поминки.
Оружие мое и папаху пошлите Маршану Шабату
Тогда кровь его устыдится и он отомстит за меня»!
Люди спросят:
— Маршаны отомстят за брата,
Но как поступила его жена Таткуг из рода Ач?
У мудрости своей она спросила,
Был у нее раб из рода Садз.
Она усыновила его:
Дала прикоснуться губами к своей груди.
Но когда Садз шел на целование груди,
Он так сказал:
«Когда бы у меня был табун в триста кобылиц,
Половину из них подарил бы новой матери
Как дар за усыновление,
Но чем владеет домашний раб?
Кожа и кости мои принадлежат
Всевышнему, сотворившему меня;
Мясо и сила — Маршанам, которые меня кормят,
Только над жизнью своей, над душой я властен,
Ее и приношу тебе в дар!»
Именно с помощью Садза свершила полную месть
Таткуг из рода Ач.

Уа рада Айба-хаца [32] Хаца — герой, мужчина (настоящий). !
Уа рарира уаа уарада!
И убили сына его, и послали к нему горевестника —
Чтоб заманить неуловимого Хунта.
Уарада уа-а оу-у [33] Уа-а оу-у — особый плач в исключительных трагических случаях. , жертва невинная,
несчастный Хуатхуат, сын Хунта.
И явился неустрашимый Айба домой,
И схватил он бездыханное тело сына своего,
И опознал он тотчас на груди Хуатхуата
След пули коварного Жвыж-ипа Хазача, уаа рарира уа-а!
— Хай абаакуа [34] Убийца сына Айба Хунта — Жвыж-ипа Хазач был молочным братом Хуита. , Хазач, как посмел ты смещать молоко с кровью?
Он положил осторожно тело сына, и поправил его, ох оуа-уа!
Перешагнул порог дома Айба, а навстречу — стражники.
Уа рарира уа-а уарада!
А впереди Гуадж Ацишба! Уа-а радара уа-а!
— Да обойдет его горе, наверно, пособолезновать пришел
почтенный брат твой, благоверная жена моя Циш-пха [35] Циш-пха, жена Айба Хуита, была родной сестрой стражника Гуаджа Цишба. !
Сегодня — в последний раз, мой верный Хяпшь! —
Бросил клич своему коню Айба и, пальнув два раза в воздух,
Проскользнул сквозь кольцо стражников.
В долине Мчишты нагнал его ретивый Хяпшь
И взлетел в седло Хути, уа радара уа,
И помчал его конь туда, где притаился Жвыж-ипа.
Уа радара, уарада уа-а!
И приблизился Айба к крыльцу дома Жвыж-ипа, уарада уа,
И вскричала тогда жена Хазача:
«О, уара [36] О уара — обращение женщины к мужчине. , пришел твой час!»
Уа уарада радари, уа!
«Угомонись, о бара [37] О бара — обращение мужчины к женщине. , его теперь ничто не удержит!» —
прикрикнул на нее Хазач из засады.
И грянул выстрел коварного Жвыж-ипа,
И угодила пуля прямо в сердце Айба.
Уа рада ра уа-а!
И сомкнулись мертвой хваткой пальцы Хунта
на горле Жвыж-ипа.
Уаа радари рад Айба-хаца!
Уаа уарадара рада ра-а уа! [38] Уаа уарадара рада ра-а уа — рефрен в абхазских песнях (не переводится).