Брет Гарт - Как я попал на прииски

Боюсь, что от крайней усталости я до неприличия долго задержался за ужином. Наконец я вошел в помещение бара. Там было много золотоискателей и торговцев, а также несколько изящно одетых мужчин делового вида. И тут тщеславие снова толкнуло меня на безрассудство. Я не захотел просто обратиться, как юноша, нуждающийся в справке, к этому важному бармену в жилете и белой рубашке и с бриллиантовой булавкой в галстуке. Нет, по глупости я заказал выпивку и выложил — увы! — еще четверть доллара. Я уже задал бармену вопрос, он протянул мне графин, и я наливал напиток, стараясь изо всех сил казаться бывалым и непринужденным, когда произошел странный случай. Поскольку он оказал на мою судьбу известное влияние, я расскажу о нем.

Потолок «салуна» поддерживался шестью деревянными колоннами, примерно восемнадцати квадратных дюймов в основании; они составляли одну линию, параллельную стойке бара, на расстоянии двух футов от нее. У стойки толпилось множество клиентов, как вдруг все как один поставили свои стаканы на стойку и торопливо отступили в промежутки между колоннами. В тот же миг с улицы раздался выстрел через широко распахнутую дверь, которая помещалась под прямым углом к стойке и колоннам. Пуля несколько попортила лепные украшения стойки, не причинив другого вреда. Но в ответ из глубины бара грянул выстрел, и только тут я заметил двух человек с нацеленными револьверами, которые стреляли друг в друга через «салун».

Посетители были в полной безопасности между колоннами; бармен при первом же выстреле нырнул под стойку. Противники обменялись шестью выстрелами, но, насколько я мог рассмотреть, никто не пострадал. Разбилось одно из зеркал, а в моем стакане пуля начисто срезала ободок и расплескала влагу.

Я продолжал стоять у стойки и, по-видимому, был отчасти защищен колоннами. Весь этот эпизод произошел так быстро и я был настолько захвачен его драматической новизной, что не испытал, как помню, ни малейшего страха, — мне случалось трусить в положениях, гораздо менее опасных. Моей первейшей заботой было, как бы не выдать хотя бы словом или движением свою юность, удивление или незнакомство с такими делами. Думаю, что любой застенчивый тщеславный школьник поймет меня,— он, вероятно, чувствовал бы себя так же. Настолько сильным было это чувство, что запах порохового дыма еще не растаял у меня в ноздрях, как я уже вплотную подошел к стойке и, протягивая разбитый стакан, обратился к бармену, быть может слишком тихо и неуверенно:

— Налейте мне, пожалуйста, другой стакан. Не моя вина, что этот разбит.

Бармен, весь красный и взволнованный, поднялся из-за стойки; он глянул на меня с подозрительной улыбкой, а затем протянул мне графин и чистый стакан. Позади меня раздались смех и проклятье. Одним махом я проглотил огневую жидкость и с побагровевшими щеками устремился к выходу. От приступа боли в стертых ногах на пороге я захромал. Тут я почувствовал на плече чью-то руку и услыхал торопливый вопрос:

— Вы не ранены, приятель?

Я узнал голос человека, который смеялся, и, еще больше краснея, ответил, что натер ноги в долгом пути, а сейчас тороплюсь на участок Камедное Дерево.

— Постойте, — сказал незнакомец.

Выйдя впереди меня на улицу, он крикнул какому-то человеку, сидевшему в кабриолете:

— Подбрось его, — он указал на меня, — на заявку Камедное Дерево, а потом возвращайся сюда.

Он помог мне сесть в экипаж, хлопнул меня по плечу, и, загадочно произнеся «хорош!», вернулся в салун.

Пока мы ехали, я узнал от кучера, что оба противника поссорились еще за неделю до того и поклялись пристрелить друг друга «без предупреждения», то есть при первой же случайной встрече. Он с презрением добавил, что «стрельба была ни к черту», и я с ним согласился. Я понятия не имел об этом смертоносном оружии, но был верен своим юношеским впечатлениям.

Впрочем, о своих чувствах я не распространялся, да, кажется, скоро и совсем забыл о них. Ведь мое путешествие приближалось к концу, и теперь впервые (впрочем, так, кажется, обычно бывает со всеми юношами) я внезапно усомнился в правильности своего решения. Во время длительного пути, среди лишений, я ни разу не поколебался, но сейчас, возле хижины Джима, меня словно что-то ударило, когда я подумал, как я еще молод и неопытен и как нелепо рассчитывать на помощь и совет на основании простого знакомства.

За этим последовал удар куда более сильный. Когда, попрощавшись с кучером, я вошел в скромную, маленькую бревенчатую хижину Компании Камедного Дерева, то узнал, что всего несколько дней назад Джим отказался от своей доли и уехал в Сан-Франциско.

Должно быть, мой вид говорил об усталости и разочаровании; один из компаньонов вытащил единственный стул и предложил мне его, а также и неизбежный «напиток». Сам он и его товарищи сидели на поставленных стоймя ящиках. После такого поощрения я, запинаясь, рассказал свою историю. Думаю, что поведал им всю правду, — я был слишком утомлен, чтобы преувеличивать хотя бы свое знакомство с отсутствующим Джимом. Они слушали, не делая никаких замечаний. Наверное, они слышали подобные истории и раньше. Я уверен, что каждый из них прошел более тяжелые испытания, чем я. А затем произошло то, что могло произойти, как я думаю, только в Калифорнии, в те времена простоты и доверчивости. Без всякого предварительного обсуждения, ничего не спросив ни обо мне, ни о моей профессии и видах на будущее, они предложили мне свободный пай «на пробу». Так или иначе, пусть я останусь здесь, пока не приму решения. Видя, что я еле держусь на ногах, один из компаньонов вызвался принести мой «багаж», спрятанный в кустах за четыре мили отсюда. Вслед за этим разговор, к моему удивлению, перешел на другие темы — литературные, научные, философские — на любые, кроме деловых и чисто практических. Двое из компаньонов окончили университет на Юге, третий был молодой веселый фермер.

В эту ночь я спал на койке отсутствующего Джима уже в качестве владельца одной четверти домика и участка, о котором я пока ничего не знал. При виде бородатых лиц моих новых товарищей — они, вероятно, были не намного старше меня — мне казалось, что мы «играем» в компаньонов по прииску Камедное Дерево, как я «играл» в школьного учителя в долине Мадроно.

На следующий день, проснувшись довольно поздно в пустой хижине, я с трудом мог поверить, что события прошлого вечера не были сном. Узел, оставленный за четыре мили от домика, лежал у меня в ногах. При дневном свете я увидел, что лежу посреди прямоугольного помещения из нетесаных бревен. Сквозь щели между бревен проникали сверкающие солнечные лучи. Над головой у меня была тростниковая крыша, на которой стучал глупый дятел. Вдоль двух стен стояли четыре кровати, напоминавшие судовые койки; стол, стул и три табуретки из старых упаковочных ящиков — вот и вся мебель. Свет струился в хижину через окошко, проделанное в стене в одном конце здания, через открытую дверь и через кирпичный очаг с дымоходом, целиком занимавший противоположную стену; его труба лишь на фут возвышалась над крышей.