Даниил Мордовцев - Вельможная панна. Т. 1

Елена, узнав об этом, загорелась страстным желанием возобновить свои амазонские упражнения и призналась в этом мужу.

– Отлично, мой друг, – сказал принц Шарль, – меня считают образцовым наездником, и я с удовольствием готов быть вашим грумом.

– Благодарю вас, Шарль, – сказала Елена, краснея. – Но я, вероятно, разучилась ездить.

– Так я с удовольствием буду вас учить.

– О нет! Мне стыдно… Я и на седло, вероятно, разучилась садиться.

– Так мой долг сажать вас на седло.

– О нет, нет! Я хочу поучиться с моим прежним лошадиным ментором, и он, к счастью, здесь… Вы не должны присутствовать при моем обучении, чтобы мне не было стыдно.

И Елена рассказала мужу об Остапе.

Остап тотчас же был призван, и ему приказано было взять из конюшен принца де Линя для молодой принцессы лучшую, хорошо выдрессированную лошадь.

В тот же день для Елены сшита была прелестная амазонка, которая так художественно обрисовывала всю очаровательную стройность тела нашей героини.

На другой день утром Елена была уже в седле, на которое ловко подсадил ее старый Остап в отдаленной части неизмеримого парка, где никто не мог видеть кавалерийских упражнений юной наездницы.

Оставшись наедине с Остапом, Елена тотчас же заговорила об Украине, о тамошнем старинном замке ее покойного отца, о гнездах аистов над соломенными «стрехами» крестьянских хаток, о «веснянках», которые распевают весной украинские девушки, о ночных «улицах», сходбищах молодых украинских «парубков» и «девчат».

– Все такие же там чудные ночи, добрый Остап, как и прежде были? – спрашивала Елена, молодецки галопируя.

– О ясная панна! – восторженно отвечал неисправимый украинец. – На всем свете нет таких ночей, как у нас на Украине.

– Уж будто и нет? – улыбнулась Елена.

– Нет, ясная панна, слово гонору, нет!

– Но я уж теперь не «панна», – снова улыбнулась Елена.

– О, простите, ласковая ясновельможная герцогиня!.. Это сказалось по старой привычке, – извинялся старый наездник и бывший пугачевец. – А все скажу, что лучше украинских ночей нет на свете… Вот я с российским царем и на Волге был и за Волгой, а все там не наши ночи.

– Увы, мой добрый Остап, – сказала Елена, – твой российский царь оказался простым донским казаком Емельяном Пугачевым, самозванцем.

– Сказывали, ясновельможная принцесса, да я что-то не верю, – не сдавался старый пугачевец.

Они продолжили галопировать.

– А давно ты был в Верках? – спросила Елена.

– Да мы, ясная панна, прямо оттуда на вашу светлую свадьбу, – отвечал Остап.

– Как хорошо я помню Верки, хотя и была там маленькою, – задумчиво проговорила Елена. – Эта красивая река, на которой мы с татком и братом Ксаверием катались на роскошном шестивесельном катере… Там горы красивые… И эти меньшие речки, что впадают в большую.

– В Вилию, – подсказал Остап.

– Да, Вилия… А острова на реке…

– Там уток много, ясная панна, какая охота!

– И водопады помню, какие бурные!.. Потом замки, ручьи…

– Монастыри, костелы, – опять подсказал старый украинец.

– Помню… Я очень любила взбираться на гору, где храмы Вулкана, Бахуса, где, бывало, пировали гости моего бедного татка… Обелиск… Бонна часто водила нас к рыбакам…

Елена задумывалась, вспоминая свое детство, жизнь в Верках, у дяди, и пребывание в украинском имении… Ее конь теперь шел шагом, принцесса де Линь невольно вспомнила грустно-грациозную мелодию «веснянки» и тихо-тихо запела:

Старый Остап вздыхал, вздыхал глубоко-глубоко, вспоминая свою далекую родину и свою далекую молодость, когда и он со сверстниками «парубками» гулял по ночам на «улице», слушая «веснянки», и «женихался» с чернобровыми украиночками…

Он вслушивался в тихое пение Елены, и в старых глазах его стояли слезы.

– Боже! И не забыла же ясная панна…

Он все еще сбивался на «ясную панну».

Дня через три героиня наша каталась уже с мужем.

«С утра, – говорит ее историограф, – одетая в элегантную амазонку, которая прекрасно обрисовывала ее тонкую и гибкую талию, видели, как она в сопровождении мужа мчалась на седле легкая, как птица, и как она счастлива своей свободой; потом три или четыре раза в день радостная, как ребенок, она облачалась в новые платья, выписываемые от Леонарда или мадемуазель Берген; можно уверить, что платья эти нисколько не напоминали форменное черное монастырское платье. На всех празднествах, которые давались в честь ее замужества, она бесконечно восхищала всех своей грацией и веселостью; она танцевала от чистого сердца, играла комедию с таким жаром и так натурально, она пела голосом таким юным и чистым, что муж ее, не большой охотник до этих светских развлечений, был счастлив ее счастьем и оставлял ее предаваться им с полною свободой».

Тотчас же по своем прибытии в Брюссель, героиня наша представлена была к нидерландскому двору. Принцы де Линь имели в столице Нидерландов великолепный отель, расположенный близ церкви Святой Гудулы, и часто оставались там всю зиму. Вице-королем Нидерландов был тогда принц Карл Лотарингский, который был женат на сестре Марии-Терезии, герцогине Марии-Анне.

Вице-король был страстный охотник и часто охотился в обширном парке принца де Линя. Человек он был очень добрый, и доброту проявлял даже при приступах страшного гнева. Так, принц де Линь рассказывает, что однажды, во время охоты в лесах его замка, увлеченный своей страстью, он заметил, что многочисленные аристократические зрители его любимого спорта мешали, как ему казалось, его бешеной гонке за зверем, он с яростью закричал на своих гостей:

– Убирайтесь вы все к чертям!

А потом, опомнившись, снял шляпу и вежливо прибавил:

– Messieurs, s'il vous plait!..

Дворец мужа нашей героини в Брюсселе был очень обширный и очень древний. Брюссель в то время совершенно напоминал Париж: та же безумная роскошь аристократии, те же до возмутительности роскошные и дорогие наряды дам, то же по преступности времяпрепровождение и вечные катанья в экипажах, которыми бездельничавшая аристократия гордилась как чем-то почетным, стараясь перещеголять соперничавшую сторону. Пустота жизни поразительная!

И наша героиня ввиду бесцельности жизни не отставала от других. На гуляньях Елена показывалась в великолепной золоченой карете от знаменитого каретника Симона. Дверцы ее были покрыты лазурью такого же знаменитого Мартина, красоты неописуемой, творение венских художников.