Даниил Мордовцев - Вельможная панна. Т. 1

По пути из Вены в Петербург оба принца, отец и сын, заехали в Берлин («заговорить зубы» прусскому королю), где и были очень любезно приняты Фридрихом II. Увидев принца Шарля, король удивился, что он такой уже большой.

– Да он уже, ваше величество, с год как женат, – сказал принц де Линь.

– Смею ли узнать, на ком? – спросил Фридрих.

– На польке, на княжне Масальской.

– Как! На Масальской!.. Да знаете ли вы, что сделала ее бабушка?

– Нет, ваше величество, – отвечал принц Шарль.

– Она открыла огонь по батареям Данцига, когда осаждали этот город. Она стреляла и приказывала стрелять, и защищалась в то время, когда ее отряд, потеряв голову, только и думал о том, чтоб сдаться.

– Какой ее отряд, ваше величество? – спросил принц де Линь.

– Отряд ее мужа.

– Я узнаю польку! – воскликнул принц де Линь. – Впрочем, женщин совсем нельзя понять, сильны и слабы в одно и то же время, скромные и хитрые, они способны на все – и на великое и на низкое.

Однажды, в разговоре с королем, когда бесконечные разглагольствования Фридриха надоели принцу де Линю, он с умыслом схватил томик Вергилия.

– Какой великий поэт, sire, и какой плохой садовник, – сказал он, чтоб отвлечь короля от скучного разговора.

– Кому вы это говорите! – воскликнул Фридрих. – Не я ли хотел сажать, сеять, пахать, мотыжить с «Георгиками» в руках!

– Что же, sire, удалось?

Король махнул рукой и засмеялся.

– «Но, мосье, – сказал мне садовник, который не узнал меня, – вы – дурак, и книга ваша – дурацкая! Разве так работают?» Это я-то дурак!

Принц де Линь на лице своем плутовато выразил, что перед ним – величайший гений.

– А, мой бог! – продолжал Фридрих. – Какой здесь климат!.. Верите ли, Бог и солнце отказывают мне во всем. Видите мои бедные померанцы, мои оливы, мои лимонные деревья? Все это умирает от голода.

– А лавры, которые густо осеняют вас здесь?

Фридрих подарил льстеца невыразимой гримасой, которая означала очаровательную улыбку.

И принц де Линь, чтоб замаскировать грубую лесть новой глупостью, быстро прибавил:

– И потом, sire, в этой стране слишком много гренадер, которые все поедают.

Король покатился со смеху.

После пятнадцати дней, проведенных в Потсдаме приятнейшим образом, принцы с сожалением покинули прусского короля и продолжали свое утомительное путешествие в Петербург, куда и прибыли в августе.

Императрица приняла принца с особенной любезностью. Она давно уже знала его по письмам Вольтера и из рассказов Иосифа II в Могилеве. Она нашла его достойным похвал и писала о нем:

«Принц де Линь все еще здесь. Это одно из существ наиболее забавных, и я ничего подобного не видела. Очень оригинальная голова, которая думает глубоко и делает глупости, как мальчик».

Екатерина, которую принц называл Великой, очаровала его, и он дает ее портрет в таких выражениях:

«Она была более красива, чем хороша; величие ее чела умерялось глазами и улыбкой, очень привлекательной; но на ее челе отражалось все, и по нем можно было читать, как в книге, ум, правосудие, верность, глубину, ровность характера, мягкость, спокойствие и твердость» и т. д.

Впрочем, описаний наружности «Семирамиды Севера» было столько, что мы не намерены утруждать принца де Линя большими подробностями по этому предмету, тем более что портретов Екатерины везде столько, что разве только слепорожденный не имеет представления о наружности автора знаменитого Наказа, а сторублевые кредитки могли бы проникнуть во всякую мужицкую хижину, если бы только наши крестьянские избы не были столь тесны, что в них не могут пролезать сторублевки…

Скоро между ловким придворным и Екатериной, по словам Люсьена Перея, установилась до некоторой степени короткость, хотя мы в этом и сомневаемся: «Семирамида Севера» была себе на уме…

Как женщина, Екатерина никак не могла удержаться, чтобы не постараться вызвать на лесть своего гостя.

– Какою вы меня представляли себе? – спросила она.

Глупый вопрос в устах умной женщины.

– Я воображал ваше величество величественною, остроумною, с глазами как звезды и в пышных фижмах. Я воображал также то удивление, которое вы возбуждали во всех, – отвечал хитрый немец.

– Не правда ли, вы не ожидали, что найдете меня si bete?

Каков вопрос?

– Поистине я был уверен, что с вашим величеством всегда необходимо быть во всеоружии ума.

Перешептавшись насчет дела, где уже было не до комплиментов и где повелительница Севера уже не задавала глупых вопросов, принцы оставили Петербург.

При отъезде их в Польшу Екатерина, между другими дорогими подарками, вручила принцу Шарлю дорогой ларчик для Елены, и принцы направились прямо к князю-епископу, в его богатое поместье Верки, недалеко от Вильны, о котором мы уже вскользь упоминали выше, пользуясь разговором Елены с Остапом.

В Вильне, на «скамейке», или провинциальном сейме, состоялось избрание депутатов для посылки на большой сейм в Варшаву. Епископ пригласил к себе на обед восемьдесят польских дворян, которые почти все были одеты в национальные костюмы и, по польскому обычаю, с бритыми головами. Перед обедом каждый из них приветствовал князя-епископа, с почтением целуя край его сутаны. К концу пира провозглашались здравицы: епископ громко называл лицо, которому предназначался тост, потом наполнял вином старинный кубок и опрокидывал, чтоб показать, что вино все выпито. Затем кубок переходил к его соседу с правой стороны и таким образом обходил весь стол. Здравицы эти провозглашались всегда шампанским или токайским вином.

– Панство очень довольно моим приемом и обещало, – таинственно сказал по уходе гостей князь-епископ.

– Что обещало? – спросил принц де Линь, хотя знал, в чем дело.

– Из немца сделать поляка, – подмигнул подвыпивший дядя Елены.

– А, понимаю… Что ж из этого пользы?

– А корона Пястов, которая может украсить голову принца Шарля и хорошенькую головку Елены.

– Ох, тяжела стала эта шапочка в Польше, хоть теперь цена ей грош.

– На голове Понятовского только, а не на голове де Линя.

Вскоре принцы де Линь вместе с князем-епископом отправились в Варшаву на сейм.

В переговорах относительно женитьбы принца д'Эльбефа на Елене нельзя было не видеть, что князь-епископ и маркиз Мирабо мечтали о польском троне для будущего мужа юной княжны, природной польки. Идея эта засела гвоздем в мозгу епископа, и ухаживания принца-отца в Петербурге имели целью подвинуть это дело, и любезный прием, оказанный принцам Екатериной, сулил, по-видимому, осуществление надежд честолюбивого князя-епископа.

– Если из Петербурга прислали шапку Пяста Понятовскому, то могут прислать и затю князей Масальских, – мечтал дядя Елены, довольно легкомысленный литвин.