Даниил Мордовцев - Вельможная панна. Т. 1

«Неужели это та звезда, которая древле привела восточных мудрецов к колыбели новорожденного Младенца Иисуса (какой неприличный вздор!), или то была Венера?» – спрашивает невозможный болтун… Конечно, Венера. Эта звезда благодаря Елене, которая одна не была ослеплена Амуром, и спасла их.

Таким преступным вздором наслаждались беззаботные, пресыщенные всякими излишествами богатые, знатные правящие классы, не подозревая, что они пируют на вулкане, у самого его жерла.

И через немного лет вулкан изрыгнул ужасное пламя, которое и пожрало много-много человеческих жертв…

Счастливая, до возмутительности беззаботная жизнь пресыщенных в замке Bel-Oeil омрачалась только беспокойством относительно слабого здоровья нашей прекрасной героини. Два случая, специально женского характера, следовавшие один за другим, разрушили нежные надежды принца Шарля и, быть может, еще более его отца, которые с величайшим нетерпением ожидали сына от горячо любимой невестки.

И неудивительно! Безумная трата молодых нежных сил на бесконечные развлечения, на бессмысленные беспрестанные танцы, верховые скачки и т. п. могли разрушить и лошадиное здоровье…

И Елене предписано было лечение минеральными водами в Спа, которые были тогда в величайшей моде, как воды чудодейственные. В мае 1780 года молодая принцесса де Линь и отправилась туда в сопровождении шевалье де l'Isle и своей подружки по монастырю девицы Конфлян, в то время маркизы Куиньи, которая находилась в тесной дружбе с семейством де Линь.

Вскоре по возвращении шевалье де l'lsle в Брюссель, принц де Линь сам прибыл в Спа к своей любимой невестке, чтоб она, по крайней мере, не скучала.

В другой раз Елена посетила Спа уже в 1783 году, но скоро воротилась оттуда в Bel-Oeil, потому что там ожидали высокого гостя, графа д'Аотуа. Но едва он прибыл в Bel-Oeil, как жестоко заболел, но чем, Люсьен Перей не говорит, ограничившись лаконизмом: «il tomba gravement malade».

В то время, когда наша героиня выздоравливала после чудодейственных вод Спа и вновь принималась за танцы, скачки с кавалькадами кавалеров и амазонок, а также за свои театральные упражнения, которым она предавалась со страстью (в «Свадьбе Фигаро» играла Сусанну), – серьезный муж ее с величайшим интересом следил за новейшими открытиями в области знаний и в особенности за только что открытыми опытами в области воздухоплавания. Он познакомился со знаменитым аэронавтом Монгольфьером и присутствовал при первых опытах воздухоплавания в Париже в ноябре 1783 года в саду Мюэт. После первого неудачного опыта, когда смелые аэронавты Пилатр де Розье и д'Арлэнд чуть не сгорели в воздухе, муж Елены, обладавший мужеством до дерзости и хладнокровием, решился лично испытать опасность воздушного путешествия. И 13 января 1784 года в Лионе вместе со старшим Монгольфьером, с Пилатром де Розье и с Фонтан поднялся было на небольшую высоту, но шар внезапно разорвался, и воздушные путешественники, не без опасности очутившись на земле, были встречены громкими аплодисментами зрителей при вступлении новых Икаров в Лион.

Но упрямый муж Елены не хотел быть побежденным и остаться за флангом, как он остался за флангом в любви, не к Елене, а к другой, имя которой разоблачится в свое время…

В апреле 1784 года он построил новый великолепный аэростат на свой собственный счет и, пригласив на невиданное зрелище князя и княгиню фон Аремберг, а также множество знатных лиц из Брюсселя и Версаля, благополучно поднялся на воздух, но на какую высоту – неизвестно, потому что у нас под руками, к сожалению, нет «Gazette des Rays-Bas» от 5 апреля 1784 года № XXVIII, где этот воздушный полет описан.

По свидетельству историографа нашей героини Люсьена Перея, принц де Линь-отец и его хорошенькая невестка питали друг к другу величайшую симпатию. Юной польке очень нравилось быть в Bel-Oeil, когда ее очаровательный свекор был с нею, но она ненавидела Брюссель, зимнюю резиденцию принцев де Линь. Нам известно из собственных признаний Елены, что она была «упряма, как мул папы», и потому не покидала засевшей в ее мозгу идеи, «tidee fixe», поселиться в Париже. Принца Шарля, напротив, вовсе не прельщал Париж, и его тяготила и даже пугала жизнь во вкусе его молодой жены, потому что, с одной стороны, он никогда долго не жил во Франции и чувствовал себя в ней изгнанником; с другой – он боялся сравнения его немецкой мешковатости с высокой элегантностью, с остроумием и увлекательным для прекрасного пола шалопайством, то есть блестящим легкомыслием и утонченной бездельностью, блестящих «жантильомов», «петиметров» и «ферлякуров» версальского двора.

Но как говорят французы, «comme ce que ferame veut Dieu ie veut», а по-русски: «что черт не сможет, туда бабу пошлет». Упрямая, как папский осел, полька настояла на своем. Принц Шарль вынужден был повиноваться своей бабе, этому, по деликатному выражению наших благочестивых отшельников, «сосуду Сатаны», и в сентябре 1784 года купил в Париже прекрасный отель на улице Шоссе-д'Антен.

Елена с восторгом переселилась в Париж, где она нашла большую часть прежних своих подружек по аббатству о-Буа, и под любезным покровительством и руководительством очаровательного свекра, представленная высшему парижскому обществу, везде принятая с величайшею приветливостью, начала пустую до одурения, так называемую светскую жизнь: выезды, приемы, визиты, танцы.

Допущенная в самые блестящие слои высшего общества, у принца Конде, у герцогини Бурбон, у принца Конти, у Шантильи, молоденькая полька вся завертелась в вихре празднеств и в упоении светских успехов и побед. Обольщаемая до развращенности грациозными и любезными молодыми людьми и молодящимися старцами, которые бесстыдно волочились за нею, или по тогдашней русской терминологии, «махались с нею», Елена вся отдалась все более и более усилившемуся в ней бесшабашному кокетству: она не отличала никого, а только желала нравиться всем и пленять всех. Она только и думала о нарядах, о выездах, о раутах и почти не видела мужа…

Вот во что распустился нежный, чистый бутончик, каким рисовалась нам наша героиня в ее прелестных полуребяческих «мемуарах», распустился этот милый бутончик не в пышную розу или полускромно-нахальную камелию, не в пахучий нежный ландыш, не в скромную голубоглазую незабудку, а тем менее в священный лотос, но страшно сказать! Чуть ли не вышла из монастырского нежного бутончика вреднопахучая болиголова или сам чертополох…

Но это только временное грустное явление. Богатая натура, она, выйдя из горнила страданий, проявит из себя то милое существо, которым на склоне дней украшался великий Дарвин.

По свидетельству ее сына, великий Дарвин в старости признавался, что когда-то, в молодости, он любил поэзию, зачитывался Шекспиром, но в старости поэзия ему надоела, Шекспир стал скучен; любил он когда-то музыку, но в старости самые классические симфонии не мешали ему обдумывать свои научные соображения, и он уже не слушал музыки, слушал только работу своего мозга. Одно, что в глубокой старости занимало его всего и утешало, это чтение или слушание романа, особенно такого, где изображена жизнь какого-либо милого, симпатичного существа, подобного, надеемся, нашей Елене, но не теперь, а года два спустя, и не в Париже, а на ее милой родине, на Украине…