Даниил Мордовцев - Вельможная панна. Т. 1

«Начало года, – говорит по этому поводу историк-панегирист Екатерины Сумароков, – представляет нам событие великолепнейшее, достопамятное в эпохах мира: Екатерина предпринимает обозреть новое свое царство Тавриду, и цари поспешают на Сретение ей. Января 2-го она после молебствия в Казанском соборе при пушечной стрельбе оставила столицу под управлением графа Брюса и переехала в Царское Село, где пробыв пять дней, отправилась 7 числа в славное путешествие… Порядок и довольство, – говорит далее Сумароков, – соблюдаемые при дворе, сохранялись с точностью и в пути; передовые граф-фурьеры приготовляли в назначенных местах трапезы, ночлеги; императрица, по обыкновению, пробуждалась в 6 часов и занималась делами; останавливалась для обедов в 2 часа; по вечерам, после разговоров и игры в бостон, расходились в 9 часов; лишь переменные чертоги напоминали о разлуке с Петербургом. Какое приятное общество из просвещенных людей! Какая свобода, простота! Сколько разных анекдотов!.. Иностранные министры сидели с императрицею поочередно. Тогда продолжались жестокие морозы, доходившие до 17 градусов, и мы, – говорит Сегюр, – кутались в соболях, попирали ногами богатые ковры. Повсюду встречи от наместников, губернаторов, дворянства, купечества, повсюду колокольные звоны, ночью горели на улицах костры дров, простолюдины сбегались к окнам своей повелительницы; она запретила отгонять их и, показываясь, удовлетворяла любопытству…»

Во время остановки в Порхове Храповицкий по обязанности личного секретаря явился к императрице за дежурными приказаниями.

– Что, и в дороге на морозе потеешь? – милостиво улыбнулась Екатерина.

– Нет, государыня, пока еще не потел, – поклонился Храповицкий.

– А придется… Заготовь сейчас журнал путешествия в Брюсу и Еропкину в Петербург и Москву для отвращения в столицах пустых речей, pour les tenir en haleine, и чтобы дать жваку…

– Пусть жуют сию жваку, – улыбнулся Храповицкий.

Он постоянно вносил в свой дневник все, что говорила и что делала императрица, которая об этом и не догадывалась, и только когда впоследствии проведала об этом шпионстве своего секретаря, то тотчас же любезно посадила его в Сенат.

– Пусть не шпионит, – сказала она Марье Саввишне. – А хороший человек.

– Хороший, матушка, не брезгует моим кофеем, – согласилась последняя.

Но было уже поздно. Храповицкий внес в свой дневник много такого, чего Екатерина никогда не поведала бы миру!..

В Великих Луках на ночлеге во время доклада императрица, между прочим, сказала своему секретарю:

– А заметил, Репнин не так уже задумчив, прокатавшись по станциям…

Этот Репнин Николай Васильевич был тогда генерал-губернатором смоленского и псковского наместничества… «Прокатился по станциям» – намек на его мартинистские шалости, за которые ему порядком досталось.

– А вот Платон Храповицкий, правитель его в деле, в твердости подобен римлянину, и ежели бы доставало головы, был бы полезный человек, – заметила Екатерина.

– А какое стечение народа, чтоб видеть ваше величество – я насилу протискался сквозь толпу, – сказал Храповицкий.

– Ведь и медведя смотреть кучами собираются, – улыбнулась императрица.

Разбирая привезенную из Петербурга курьерами почту, Храповицкий подал один пакет государыне.

Пробежав глазами вложенную в пакет бумагу, Екатерина тихонько засмеялась… В это время на пороге показался Нарышкин.

– Чему изволите радоваться «богоподобная царевна киргиз-кайсацкой орды?» – спросил он с шутовской гримасой.

– Да что, Левушка, вон пишут, что в Лондоне пронесся слух, будто бы король прусский, влюбясь в некую девицу Фос, хочет обвенчаться, оставляя нынешнюю королеву с ее титулом и имея вторую супружницу левой руки, – отвечала государыня.

– Что ж, матушка, воля его немецкого величества – закон, – снова сгримасничал Левушка. – Лафа королям, две жены разом.

– Да сему пример был в начале Реформации, когда Лютер дозволил кассельскому ландграфу иметь двух жен в одно время, – заметила императрица.

– Ну, матушка, и сам Лютер был не промах по этой части.

– Правда… А король прусский очень женолюбив и будет иметь трех супруг, в одно время живущих, – сказала государыня, просматривая другие бумаги.

– Что ж, государыня, все мы человеки, – начал хитрить Храповицкий, желая подделаться. – Ежели нашему брату, мужчине, сие не возбранено, то женщину на сие и Бог благословит.

Императрица показала вид, что не поняла льстивого намека.

– Вон у принца де Линя, государыня, есть красавица невестка, – продолжал Храповицкий.

– Знаю… Урожденная княжна Масальская.

– Точно, государыня.

– Так что ж? На нее плетут?

– Не плетут, матушка, а благословляют на второго мужа.

– Как? – заинтересовалась императрица. – Я о ней много слышала от ее свекра-принца… Воспиталась она в Париже в монастыре и выдана замуж за сына принца де Линя, за Карла.

– А этот Карлуша в Вене занозился графиней Кинской и с нею махается…

– Кто сказал тебе это?

– Кобенцель, матушка… Видя сие, супруга Карла де Линя и уехала в Польшу, и там ее Бог благословил…

– Чем? – перебила государыня.

– Вторым мужем, матушка.

– И сказывают, кто такой?

– Граф Потоцкий, государыня.

– Который? Их много…

– Великий каштелян, государыня, граф Викентий.

Двадцать третьего января царственный поезд был только еще в Новгороде-Северском. Так медленно шествовала по своему «маленькому хозяйству» царственная хозяйка, замедляемая в пути то торжественными встречами, то молебствиями и торжественными приветствиями в храмах, то, наконец, балами, даваемыми в разных городах царственной гостье от лица дворянства и именитого купечества.

Такой бал принят был императрицею и в Новгороде-Северском. Танцевавшие на балу красавицы-украинки и обратили на себя внимание «Семирамиды Севера», о чем и заносит в свой шпионский «Дневник» неумеренно «потевший» на вечере Храповицкий.

– А! Каковы хохлушечки? – подмигивал Левушка на двух красавиц.

– Это Скоропадская и Кулябко? – спросил Храповицкий, вытирая потный лоб.

– Да… Так и хочется пуститься за ними в пляс, припеваючи:

– Отчего же и не пуститься в пляс вам, благо государыня нынче в преотменном расположении духа, и она полюбуется, – заметил Храповицкий.

– А «паренек»-то, «паренек»! Глаз не сводит с хохлушечек.

«Пареньком» называл Дмитриева-Мамонова Захар, а за ним в придворном интимном кружке и другие.

– Ну, «пареньку» за это как бы уши не выдрали, – многозначительно подмигнул Храповицкий и украдкой глянул на императрицу.

– Нет, государыня беседует теперь с графом Сегюром и губернатором Неплюевым, – сказал Нарышкин.