Даниил Мордовцев - Вельможная панна. Т. 1

– Помню, помню, – вспомнила Екатерина этот эпизод. – Так ищут эту стрелу, говоришь?

– Ищут, матушка, преусердно.

– Да для чего она им понадобилась?

– Чтоб пустить ее в Варшаву, в замок королевский, дабы показать Станиславу-Августу, где он потерял свою голову с шапкой.

Екатерина молча погрозила ему пальцем.

В кабинет в это время входил лет сорока мужчина с портфелем под мышкой.

– Граф из бурсы, – чуть слышно шепнул Нарышкин.

То был граф Безбородко. Войдя тихой, неслышной походкой, он низко, но не особенно ловко, по-бурсацки поклонился.

– А! Граф Александр Андреевич! – с ласковой улыбкой встретила его императрица. – Что у тебя?

– Некоторые проекты к двадцать восьмому июня, ваше величество, – отвечал Безбородко.

– А что двадцать восьмого июня? – снова спросила императрица.

– Ай-ай-ай, матушка-государыня! – покачал головой Нарышкин. – Стариться мы начинаем, матушка.

– Как стариться! – не понимала Екатерина. – Я сама знаю, что стара.

– Не в том дело, матушка: двадцать восьмого июня Россия празднует двадцатипятилетие нашего царствования, забыли?

– Ах, Левушка! Вот ты и пристыдил меня, – улыбнулась государыня. – А в самом деле, граф, что нам готовить к двадцать восьмому июня? – обратилась она к Безбородке.

– Тут, ваше величество, все изложено, – отвечал этот последний, кладя на стол папку с бумагами.

– Спасибо, граф, – наклонила голову императрица.

– Ах да, ваше сиятельство, – обратился к Безбородке Нарышкин, – не забудьте приказать, чтобы к двадцатипятилетнему юбилею нашего царствования, славного и грозного, готовы были к императорскому столу и хохлацкие вареники, и галушки с салом, и мандрыки, и пампушки, и «варенухи», и сливянки, и гречаники, как представительство поэтической Украины.

– Усе горазд буде, ваше высокопревосходительство, – брил льстеца хохол-граф. Нарышкин проглотил поднесенное ему хохлом.

В кабинет вошел Храповицкий с «перлюстрацией».

– Готово? – спросила императрица.

– Все готово, ваше величество.

– Есть что-либо важное?

– Не особенно, государыня.

И он отдал несколько «перлюстрированных» писем.

– А! – сказала императрица, пробегая глазами одно письмо. – Польский король пишет графу Сегюру… благодарит за любезность… жалуется, что не приняла от него обеда.

– Ах, государыня, – лукаво заметил Нарышкин, – ведь он хотел показать, что если глупому сыну и не впрок пошло «матернее» наследство (на слове «матернее» он сделал ударение), что если он и потерял камзол, штаны и жилет…

Императрица невольно рассмеялась:

– Это ты Белоруссию и Литву камзолом называешь?

– Точно так, государыня.

– Штаны – Галиция с Краковом?

– Так точно, матушка.

– Ну, понимаю: жилет – это Познань.

– Истинно так, матушка-государыня… Вот он и хотел показать, что хоть и без штанов, а все же король.

– Как король Мадагаскара? – улыбнулась Екатерина.

– Это барон Мориц Анадар Бениовский? Нет, государыня, этот щеголяет в модных французских штанишках кю-лотах.

– Да я говорю о своем предместнике его, короле Радаме, который ходил совсем без штанов, но в треуголке.

– Да, да, матушка, а я говорю о Станиславе-Августе: парень без штанов, только в твоей золотой шапке, а задает обеды, я-де круль ясновенцовый.

Императрица перелистывала уже другие письма.

– Ба! Подтверждается, что «Assemblee des notables» провалилось, а «наше собрание депутатов» вышло на славу, – несколько высокомерно сказала государыня.

«Ох, – говорил про себя старый хохол граф, – чего нам стоило расхлебать эту твою конституционную затею, которою ты пускала пыль в глаза по адресу Вольтера и всея Европы».

После этого Храповицкий подал государыне бумаги.

– Это что? – спросила Екатерина.

– Черновой журнал путешествия вашего величества по Днепру, – отвечал докладчик.

Императрица стала просматривать его.

– А это надо вычеркнуть, – заметила она, глянув на Безбородку, – тут говорится, помните, о том, как в одном месте, на Днепре, прижало к берегу галеру «Днепр»: не вышло бы пустых разглашений и глупых толков.

– Что Днепр прижал своего тезку «Днепра»? – улыбнулся неунывающий Левушка.

– Да, Левушка глупый каламбур, а может облететь всю Европу.

– Впрочем, бывает, матушка, что и тезка тезку прижимает.

– Довольно! – откликнулась в кресле императрица. – Надо показать моим гостям наше приобретение. Князь Григорий Александрович хочет всех нас потешить, покатать по морю на яхте.

И она приказала позвать к себе Потемкина, который вместе с Мамоновым распоряжался украшением на славу яхты.

Потемкин застал государыню на балконе ее временного дворца, выходившего на море. Она хотела освежиться и оставалась в том же утреннем капоте, в каком она только что принимала Нарышкина, графа Безбородку и Храповицкого: это ее всегдашний костюм до «выхода» и до «волочесания».

Она стояла на балконе, внизу которого плескалось море. Морской ветер развевал лопасти ее чепца. Тот же ветер трепал и пряди выбившихся из-под чепца седеющих кос.

– Стареюсь я, Григорий Александрович, – говорила она с грустью, – здоровье уже не то. Часто недомогаю.

– Бог милостив, матушка, – утешал ее Потемкин. – Это путешествие придаст тебе силы.

В дверях, выходивших на балкон, стоял Захар. Лицо его, видимо, выражало недовольство и беспокойство.

– Ты что, Захар? – спросила государыня.

– Что! – недовольным голосом отвечал Захар. – За вами смотри, как за маленькой… А не усмотрел, Захар виноват.

– Да чем я провинилась, Захар? – снова спросила Екатерина.

– А разве не видите, что ветер с моря, долго ли простудиться в легоньком капотишке? А там все скажут, что Захар не усмотрел.

– Кто это все?

– Вся российская держава, вот кто! Захара злодеем назовут.

Заметив улыбку Потемкина, избалованный камердинер начал злиться.

– Извольте идти в комнаты, вот что! – настойчиво заговорил он. – Я вам не позволю губить себя.

– Ах, отстань, Захар! – пожала плечами Екатерина. – Ты мне надоел своею воркотней… Уходи!

Захар, сурово глянув на Потемкина, молча удалился.

Войдя во внутренние покои, так как ветер с моря постоянно свежел, императрица велела камеристке позвать зачем-то Захара. Бросились в его комнату, пустая. Стали искать по всему дворцу, нет Захара… Где он? Что с ним?

Вдруг докладывают, что Захар на гауптвахте, под караулом. Что такое? Как на гауптвахте!.. Кто посадил?.. Никто не знает.

Весть об аресте любимого камердинера императрицы, всесильного Захара, мгновенно разнеслась между приближенными и прочими дворовыми лицами.

Императрица приказала тотчас позвать дежурного по гауптвахте. Тот явился в полной парадной форме.