Даниил Мордовцев - Замурованная царица. Иосиф в стране фараона (сборник)

В это время к ним подошли Абана и Адирома.

– Да хранят тебя вечные боги, богоравная дочь Приама! – сказал почтительно Адирома.

Он заговорил на родном языке Лаодики, и грустное лицо девочки прояснилось. Уже одно присутствие здесь, в чужой стране, этого человека, которого она с детства видела около себя в родном доме, теплом повеяло на ее душу.

– Боги да наградят тебя за твою доброту, Адирома, – сказала с чувством Лаодика. – Расскажи нам, как ты попал сюда и что ты знаешь о последующей судьбе всех близких мне и об участи, постигшей священный Илион?

– О богоравная дочь Приама и Гекубы, – с грустью отвечал Адирома, – не отрадны будут для тебя мои вести. Вот все, что я знаю: когда тебя и провещательницу Кассандру силой увлекли злодеи-данаи и когда уже нельзя было сомневаться, что пылающая Троя стала добычей ее врагов, мы все, кто еще остался жив, решились спасаться бегством и вышли из города северными воротами, которые не были заняты врагами. Оттуда дорога шла в горы, по направлению к Дарданосу. С ближайших высот мы увидели, что Троя вся объята пламенем; пылал и ваш прекрасный дворец, некогда подобный Элизию – жилищу богов. Кто погиб от меча врагов и от всепоглощающего пламени, мы не могли знать; мы знали только немногих спасшихся, между которыми был и Эней, сын Анхиза, доблестный вождь храбрых из Дарданоса…

– Эней! – тихо сказала Лаодика, и не то вздох, не то стон вырвался из ее груди.

– Да, Эней, богоравная дочь Приама, – продолжал Адирома, – он на плечах своих вынес из пылающего города престарелого отца, Анхиза, а старая, немощная Креуза несла за ними своих пенатов.

– Кто же еще спасся с вами? – спросила Лаодика.

– Вместе с Энеем спаслись еще Палинур, Энтелл.

– А из моих братьев никого с вами не было?

– Никого, богоравная Лаодика. Может быть, они вышли другими воротами.

– Бедные, бедные! – прошептала Лаодика. – А что Эней?

– Эней, увидев, что для города нет уже спасения, собрал нас всех и повел прямой дорогой в свой родной город Дарданос. Там мы наскоро снарядили корабли и морем бежали от злосчастных берегов священного Илиона… Мы издали видели, как он дымился, догорая.

Лаодика плакала: она оплакивала гибель своего родного города и всего, что ей было дорого.

– А Эней? Что с ним сталось? – спросила она, стараясь подавить рыдания. К Энею юная Лаодика питала нежное чувство: она давно его любила пламенно; он первый разбудил в ней, почти ребенке, спавшую женщину, и она полюбила его со всею беззаветностью первой пробудившейся страсти. Но об этом чувстве никто не догадывался: ласки, которыми она одаривала Энея в своем саду, в ночь перед его единоборством с Патроклом, видели с темного неба только молчаливые звезды.

– Эней, – отвечал на ее вопрос Адирома, – долго скитался со своими кораблями по бурному морю, преследуемый жестоким Посейдоном, пока нас не прибило к берегам Африки.

– Сюда, в Египет? – встрепенулась Лаодика. – Так Эней здесь?

Казалось, что мгновенно мрачная пелена спала с ее глаз, и это чужое небо, показалось, глянуло на нее приветливо, любовно; Нил не казался таким мутным; высокие пальмы стали красивее; гранитные, задумчивые сфинксы – не такими строгими.

– Да, богоравная Лаодика, почти в Египет, только туда, западнее, ближе к Атланту, где этот гигант держит на своих плечах свод небесный, – отвечал Адирома. – Мы пристали к городу Карфаго, где царицей была прекрасная Дидона.

– Дидона? – неожиданно вмешалась в разговор Херсе, которая до сих пор все молчала. – Она, должно быть, внучка нашего бывшего ливийского царя Дидо, которого разбил фараон Минепта Второй. А каких она лет, добрый Адирома?

– Лет около двадцати – девятнадцати.

– Так это она: я видела ее мать еще совсем ребенком, она опоясывалась тогда еще поясом младенчества. О боги! Как быстро обращает великий Озирис колесо времени! И у нее уже дочь, царица, – говорила старая Херсе, качая поседевшей головой.

– Где же теперь Эней? – со сдержанным нетерпением спросила Лаодика.

– Не знаю, богоравная дочь Приама, – отвечал Адирома.

– Что же Дидона? – снова спросила Лаодика. – Она приняла вас?

– Не только приняла, но она отдала Энею и себя, и свое царство.

Заметная бледность разлилась по миловидному личику дочери Приама.

– Себя отдала Энею? – спросила она чуть слышно.

– Да, и все царство.

– И он взял ее? – Адирома только по движению побледневших губ Лаодики мог прочесть ее беззвучный вопрос.

– Нет, не взял. Он следовал велениям богов: они повелели ему отплыть в землю италов, к самому краю земли.

– И он отплыл?

– Отплыл, царевна.

– А Дидона? – Голос Лаодики срывался.

– Дидона сожгла себя на костре.

– Как? Что? – Лаодика привстала, вся дрожа.

– Дидона полюбила Энея и не могла перенести разлуки с ним.

Краска медленно возвращалась на бледные щеки Лаодики.

Вечерело. На землю, на Нил, на горы спускались тени ночи. В вечернем воздухе прозвучал медный голос трубы кормчего, и «Восход в Мемфисе» стал поворачивать к берегу, на ночлег.

«Дидона полюбила Энея и не могла перенести разлуки с ним». Эти слова неотступно теперь преследовали Лаодику. А она, Лаодика, разве не любила его, не любит? Он вытеснил из ее сердца все – родину, отца, мать, братьев, сестер. Для него забыты боги, храмы их, алтари, жертвенники… Она помнила только одно божество – Афродиту. Ее покровительства она просила, когда накануне единоборства Энея с Патроклом шла ночью в сад на свидание с сыном Анхиза. И Афродита послала ей свою милость. Разве теперь Лаодика может забыть, что было тогда, в эту божественную ночь, когда только безмолвные звезды могли видеть с темного неба их ласки, их объятия, ее счастливые слезы?

Неужели же эта африканка, эта царица Карфаго, Дидона, любила его больше? Да, больше, больше! Она не задумалась пойти на костер, когда его не стало, когда он покинул ее по повелению богов: Дидона не перенесла разлуки. А она, Лаодика, которая любила его больше своей жизни, она не была убита разлукой: она не пошла на костер. Нет! Не может быть, чтобы Дидона больше любила! Эта гордая африканка погибла оттого, что он ее бросил, отверг ее любовь. Это ясно. Значит, она говорила Энею о своем чувстве? Он слушал ее?

Болью отдался в сердце Лаодики этот вопрос. Значит, любовь Дидоны к Энею не была тайной – все знали об этом? Да, конечно, и Адирома знал, и все знали.

Эти мысли не давали спать Лаодике в то время, когда весь корабль погружен был в сон. Лаодика лежала под шатром из белого финикийского виссона и не могла сомкнуть глаз. Полог был полуоткрыт, и в отверстие Лаодика видела темное небо, усеянное звездами. Эти звезды и тогда смотрели на них, когда Эней так безумно ласкал ее.