Даниил Мордовцев - Замурованная царица. Иосиф в стране фараона (сборник)

Амон-Мерибаст, видимо, проникся той же мыслью. Со священным волнением он глядел и на этот лес колонн, и на аллеи задумчивых полногрудых женщин-львов, и на возносившиеся к небу, к самому Амону-Ра, обелиски… Папирус в руке его дрожал.

Народ молча ждал, что будет дальше. Все то ужасное и отвратительное, что было ему прочитано верховным жрецом, – эти потоки крови, отрезанные руки – не смущали его; напротив, радовали национальную гордость… Ведь это было еще тогда, когда не было даже Рима, когда еще не влачили по земле труп Патрокла, когда жива была Гекуба, когда еще Гектор не прощался с Андромахой и Троя стояла во всей красе своей… Чего же было тогда требовать от народа!

Амон-Мерибаст видел это по лицам слушателей: они ждали еще чего-то. И он не обманул их ожидания. Он снова перенес свой взор на папирус.

«А это трофеи победы великого фараона над презренной страной Либу и ее презренными союзниками, – продолжал читать верховный жрец. – Живых пленных – 9364. Жен презренных царей Цамара и Цаутмара, которых они привели с собой, живых женщин – 12. Юношей – 152. Мальчиков – 131. Жен воинов – 342. Девиц – 65. Девочек – 151. Другая добыча: оружия, находившегося в руках или отнятого у пленных, – медных мечей – 9111, других мечей и кинжалов – 120 214. Парных колесниц, возивших презренных царей Цамара и Цаутмара, их детей и братьев, – 113. Серебряных кружек для питья, мечей, медной брони, кинжалов, колчанов, луков, копий и другой утвари – 3173 штуки. Все это отдано в награду воинам фараона. Затем огонь был пущен на лагерь презренных царей, на все их кожаные шатры и на все их вьюки».

Жрец кончил и, обратясь к изображению божества, поднял руки.

– Слава светоносному Амону-Горусу! – воскликнул он. – Слава великому богу Монту, даровавшему победу своему сыну, фараону!

– Слава великому Амону-Горусу! – подхватил народ. – Слава Монту!

Казалось, заговорили колоннады храмов, гигантские пилоны, гордые обелиски. Только сфинксы глядели молчаливо и загадочно своими гранитными очами.

Поддерживаемое жрецами изображение божества скрылось за колоннами храма.

– Где же богиня Сохет? – спросила знакомая нам «священная девочка» Хену своего деда, по-видимому не разлучавшегося со своей маленькой внучкой.

– Ее здесь нет, дитя, она в своем храме, – отвечал старик.

– Когда же мы к ней пойдем?

– Когда Горус скроется за горами Либу, в пустыне, а за ним будут наблюдать с неба два рога нарождающейся луны.

– А кто эта луна, дедушка? Божество?

– Божество, дитя.

– Ах, дедушка! Сколько он убил людей!

– Кто убил, дитя? – спросил старик, видимо занятый своими мыслями.

– Да фараон, дедушка, что вот читал жрец.

– Много, дитя, всего двенадцать тысяч пятьсот тридцать пять человек [14] Бругш-бей. История фараонов. С. 566. – Д. М. .

– А я сегодня ночью, дедушка, слышала плач крокодила. О чем он плачет? – продолжала болтать невинная девочка, не подозревая в себе «божественности». – Кого ему жаль?

– Он не плачет, дитя, он обманывает.

– Кого, дедушка?

– Доверчивых людей и животных, он заманивает их к реке: крокодиловы слезы опасны.

По Нилу скользили лодки то к восточному берегу, то обратно. Вдали виднелись паруса, чуть-чуть надуваемые северным ветром: то шли суда от Мемфиса, от Цоан-Таниса, любимой столицы Рамзеса-Сезостриса.

На набережной кипело оживление. Пленные из страны Либу и Куш, черные, как их безлунные ночи, выгружали на берег глыбы гранита и извести. Несмотря на ужасающий зной, они пели заунывные песни своей родины.

Пенхи на набережной зашел в лавку, где продавались восковые свечи и воск. Там он купил несколько мна [15] Фунт? – Д. М. воску.

– На что тебе воск, дедушка? – спросила Хену.

– Узнаешь после, дитя, – отвечал старик. – Ты же мне и помогать будешь в работе.

– Ах, как я рада! – болтала девочка. – Что же мы будем делать?

– Куколки… Только ты об этих куколках никому не говори, дитя, понимаешь?

– Понимаю, дедушка, – отвечала Хену, гордая сознанием, что ей доверят какую-то тайну.

Наступил, наконец, ожидаемый вечер. Солнце, безжалостно накалявшее в течение дня и гранитные колонны храмов, и головы молчаливых сфинксов, и глиняные хижины бедняков, нижним краем своего огненного диска коснулось обожженного темени высшей точки Ливийского хребта, когда в воздухе пронесся резкий крик орла, спешившего в родные горы, и вывел из задумчивости старого Пенхи.

– Пора, дитя мое, – сказал он внучке. – Скоро на небе покажется то, чего мы ждем.

Они пошли по направлению к гигантским статуям Аменхотепа, которые отбросили от себя еще более гигантские тени до самого Нила и далее. Скоро солнце выбросило из-за гор последний багровый свет в виде рассеянного снопа лучей, и над Фивами легла вечерняя мгла. В то же мгновение на небе, над Ливийскими горами, блеснул золотой серп нарождающегося месяца. Он так отчетливо вырезался над бледнеющим закатом, что, казалось, висел в воздухе над самыми горами пустынной Ливии. В воздухе зареяли летучие мыши.

Улицы и площади города, за несколько минут до этого столь шумные, быстро начали пустеть, потому что около тропиков ночь наступала почти моментально, и движение по неосвещенному городу являлось более чем неудобным.

Но вот и пилоны храма богини Сохет.

– Где начало вечности? – спросил чей-то голос наших спутников.

– Там, где ее конец, – отвечал Пенхи.

Это был условленный пароль. От одного из пилонов отделилась темная фигура.

– Следуйте за мной – богиня ждет, – сказал тот, кто стоял у пилона.

– Верховный жрец богини, святой отец Ири, – пробормотал Пенхи в смущении.

– Я его младший сын и посланец.

Все трое вошли во внутренний двор храма. Хену испуганно схватила старика за руку.

– Богиня глядит, – прошептала она.

Действительно, из мрака тропической ночи выступала, отливая фосфорическим синеватым светом, львиная голова странного божества. Голова в самом деле глядела живыми львиными глазами.

Пенхи невольно упал на колени: он еще никогда не видел ночью богиню Сохет.

Пенхи суеверно молился страшному божеству. Хену стояла с ним рядом и дрожала.

– Божество милостиво: только чистому существу оно открывает свой светлый лик, – сказал тот, который называл себя младшим сыном верховного жреца Ири. – Встань, непорочное дитя, иди за мною.

– Я с дедушкой, – робко проговорила Хену.

– Конечно, с дедушкой. Идите, верховный отец наш ждет Пенхи и его внучку Хену.

Все трое пошли направо, где находилось помещение верховного жреца. Оно было ярко освещено массивными восковыми свечами в высоких канделябрах. На небольшом бронзовом треножнике курилось легкое благовоние.