Василий Потапов - Марфа Васильевна. Таинственная юродивая. Киевская ведьма

Юродивая подняла деньги и отвечала также тихо:

– Не бойся, Григорьюшко, я не проболтнуся, не мое дело! Сам ты не войди во искушение, прощай!

Юродивая скрылась…

Процессия кончилась. Боярин и князь Василий Иванович Шуйский возвращался из дворца домой. С Шуйским вместе шел московский дворянин Валуев. Они вели вполголоса речь между собою:

– Чудеса из чудес, – говорил Валуев, – не вчера ли ты уверял нас, Василий Иванович, что на престоле Святой Руси сидит самозванец, мы тебе и поверили. Глядь, ныне сама царица встретила его как сына, а когда приехали к Вознесенскому монастырю, так она упала ему на грудь да и почала жалостно плакать, всех нас в слезы привела. Воля твоя, князь, а я хоть и на попятную, так в ту же пору…

– Велико дело, – отвечал князь, улыбнувшись, – что царица признала его своим сыном. Есть русская глупая пословица, что нужда заставит калачи есть; пойдем ко мне, соберутся все наши, и я растолкую вам все как следует. Нет, мой любезный, рано ли, поздно ли, а пожар разгорится: ныне ли, завтра ли, а Самозванцу не бывать на Руси, не сидеть долго на престоле царском и нам, коренным русским боярам, – не изгибаться пред расстригою!..

Так разговаривали приятели и поворотили в ворота дома, принадлежащего князю Шуйскому.

Вскоре за въездом царицы начались приготовления к принятию обрученной невесты Лжедимитрия, дочери Сендомирского воеводы. К сожалению, нареченный тесть русского царя не слишком спешил к месту назначения, беспрестанно останавливался, жил роскошно в городах, через которые проезжал, и беспрерывно требовал от будущего зятя денег. Наконец Марина прибыла в Москву, и вскоре совершено было бракосочетание.

Марина сидела в своем тереме вместе с любимицею – панною Юзефиною. Обе они, от нечего делать, перекатывали крупный жемчуг, который стоял перед ними в золотой чаше.

– Чудное дело, государыня, – начала Юзефина после долговременной паузы, – чудное дело! В Польше бывало на любом бале стÓит посмотреть на панну Марину: красива, весела, как птичка; а теперь – сделавшись царицею обширного царства – она как будто променяла веселость свою на венец; пропал румянец, который мог бы поспорить с любою розою… вот и вздох, еще другой!.. Недаром, знать, говорит наша пословица, что слава и почести, груды золота и царский венец не милы без милого!..

– Ах, Юзефина! – отвечала царица, вздохнувши. – Зачем ты растравляешь раны бедного сердца? Прошедшее невозвратно, моя милая, а будущее мрачно и неизвестно!..

– Будущее, государыня? – спросила Юзефина с удивлением. – Что вы хотели сказать этим? Разве будущее может грозить супруге царя русского, великого Димитрия?

– Царя русского! Великого Димитрия! – повторила Марина в раздумье. – Великого Димитрия! Если бы знали люди, как велик этот Димитрий, если бы знали они, что Димитрий, сидящий теперь на престоле русском, так же далек от царского происхождения, как земля далека от неба, если бы наконец они были уверены, подобно мне, что в муже моем, пред которым теперь все преклоняют колена, не течет кровь даже и польского дворянина!.. – Юзефина с удивлением слушала слова Марины, которая, придя в себя и желая избежать любопытства своей фаворитки, посмотрела в окно и сказала: – Посмотрите, панна, кто это стоит там, пред дворцом – вот эта женщина?

Юзефина в свою очередь поглядела в окно и отвечала:

– А! Я знаю, это сумасшедшая, которую москали называют юродивой; говорят, она очень удачно предсказывает будущее, да я этому не верю! He прикажете ли позвать ее, государыня? Это очень любопытно!..

– Пожалуй! Позовите! – отвечала Марина в раздумье.

Юзефина вышла и чрез несколько минут опять возвратилась, за нею вошла Агафья и, поклонившись царице, остановилась в углу.

– Ну, что ты мне скажешь? – спросила Марина, подавая ей золотую монету.

– Да что мне сказать тебе, государыня, разве русскую пословицу, что чрез золото льются слезы. Говорят, ты у себя, за морем, была чудо-красавица, и дородная, и румяная, а теперь смотри-ка, – что ты стала, ведь краше тебя в гроб кладут. Ты думаешь хлеб есть, а хлеб тебя ест!

Марина и Юзефина значительно переглянулись.

– Я слышала, – возразила первая, – что ты умеешь предсказывать будущее и узнавать прошедшее, – расскажи же мне, отчего я худею, чем я больна.

Юродивая улыбнулась:

– Тут не нужно быть колдуньей, чтобы сказать причину твоего горя; вот она в двух словах. В Польше ты любила человека и человек тебя любил; здесь ты полюбила золото, славу, почести, – и они не греют твоего сердца, так и выходит, матушка-царица, что ты променяла кукушку на ястреба. И об этом скучаешь!

Марина снова бросила значительный взгляд на свою фаворитку.

– Вот тебе еще денежка, скажи мне, что ожидает царя, моего мужа? Будет ли он счастлив?

– Что ожидает? Будет ли счастлив? – повторила Агафья. – А мне как знать то, что известно одному Богу? Эх! Матушка-царица! Царством править не кануны в монастыре петь, не на коне гарцевать, не плясать по-басурмански под проклятые волынки. Царь Борис Феодорыч не ему был чета, да и тот скорехонько Богу душу отдал. Прислушивайся, матушка-царица, чаще к звуку царя-колокола, того и гляди зазвонят, Москва всполошится, колокол замолкнет, и царь Димитрий прикусит язычок; берегись, матушка, будь наготове.

Марина задумалась, желая разгадать таинственные слова юродивой; между тем Юзефина обратилась к Агафье.

– Ну! А мне что ты скажешь? – спросила она.

– Да что тебе сказать? – отвечала юродивая. – В Польше жить привольнее: сюда ехала, не пришлось бы скоро опять отправиться на своих двоих; вырежь, голубушка, зараньше для дороги дубиночку!..

Набат. – Мятеж в Москве. – Убиение Самозванца. – Тела Лжедимитрия и Басманова на площади. – Страшное видение. – Новый царь Василий Иоаннович Шуйский. – Иностранец Маржерет. – Юродивая.

Рано утром Москва была разбужена сильным звоном, который, начавшись в Кремле, скоро разлился по всей столице беспрерывным набатом. Народ со всех сторон бежал в Кремль; там, на площади, которую мы обыкновенно называем Царскою , собрался целый сонм московских бояр, которые вскоре, под предводительством князя Василия Ивановича Шуйского и в сопровождении воинов, двинулись ко дворцу. В народе раздавались страшные клики: «Смерть расстриге, смерть самозванцу!»

Князь Шуйский, шедший впереди с животворящим крестом, ободрял всех своим примером, убеждал не страшиться немецкой дружины, которая составляла придворную почетную стражу, и льстил всех надеждою, что они овладеют дворцом и захватят Самозванца без всякого сопротивления. Надежды Шуйского не сбылись. Немецкая дружина оказала самый редкий пример верности и самоотвержения и отступила только тогда, когда увидела себя в необходимости покориться многочисленности. Толпа с яростью и кликами: «Смерть самозванцу, смерть еретику!» Бросилась во внутренние покои Лжедимитрия… Вдруг дверь отворилась и взору толпы предстал боярин Петр Басманов с саблею в руках.