Василий Потапов - Марфа Васильевна. Таинственная юродивая. Киевская ведьма

Чем больше хлопочет невидимка, тем больше разгорается сердце красавицы и звучат сильнее речи Баяна вещего. Много и долго говорили Баян с княгинею; всего нам не припомнить и не высказать, наконец Рогнеда ему молвила:

– Верить я тебе верю, доброй молодец, но исполнить заветную мысль страшуся я, отыщи мне в привольном Киеве дорогую вещунью, чтоб рассказала мне всю подноготную… страшно прибегать к силе Чернобога [33], да, по крайней мере, я узнаю судьбу свою…

В это время думка-невидимка села на открытое чело Баяново, прошептала ему что-то на ухо, и он отвечал с усмешкою:

– Есть, княгиня, здесь, в Киеве, за Днепром в убогой хижине старушка умная, вещунья мудрая, коли прикажешь, приведу ее пред твои очи ясные…

Согласилась княгиня на слова Баяновы. Отвесил Баян Рогнеде низкой поклон и пошел путем-дорогою. Разноцветное окно захлопнулось, невидимка порхнула сорокою к северу, потухли огни в гриднице великокняжеской, започивал Владимир Красное Солнышко и злого совещания как не было!..

День на исходе. Воздух веет вечерней прохладою; красное солнышко, медленно спускаясь к западу, окунулось в быстрых водах Днепра широкого, и последний луч его отражается пожарным заревом на позолоченной крыше Перунова капища [34]. По берегу быстрого Днепра пробирается заморской Баян, и направляет Баян путь к дворцу великокняжескому; за Баяном бежит вприпрыжку старушонка немудрая, тщедушная, а сама-то и знай, что-то под нос себе нашептывает. Подошли путники к дворцу великокняжескому, Баян уселся на дерновую скамью, под знакомыми ветвями серебристого тополя, а старушонка обежала высокий частокол, подошла к тесовым воротам с медными запорами, ударила тяжелым кольцом о медную бляху, калитка отворилась, и старушонка нырнула, как будто ее и не было…

Сидит Рогнеда в светлице своей подгорюнившись, склонила головушку на белоснежную ручку свою, по которой вьются васильковые жилочки и на ее ясных, соколиных очах блестит по светлой слезиночке, словно по жемчужинке, нежная, лебединая грудь ее волнуется частыми вздохами и колышет дорогую фату. Последние лучи заходящего солнца играют на разноцветных окнах ее терема, и Рогнеда любуется радужными переливами солнечных лучей, – как дверь отворяется и сенная девушка, подошедши к княгине, низко поклонилась и промолвила:

– Какая-то старушка пришла и говорит, что живет она за широким Днепром и хочет предстать пред твои очи ясные.

Вышла Рогнеда из задумчивости, услышавши слова сенной девушки, и молча подала знак рукою. Девушка вышла, а чрез минуту в светлице пред княгинею очутилась старушонка, словно старый гриб, бедные лохмотья покрывали ее, и Рогнеда тотчас узнала в ней нищую, которой часто, во имя Перуна, подавала милостыню. Смиренно стояла старуха пред княгинею, опершись на толстую клюку, а глаза горели у ведьмы словно у ястреба, когда он увидит голубицу белую… Несколько минут в тереме продолжалось молчание…

Наконец ведьма прервала молчание первая и проговорила Рогнеде сиповатым голосом:

– Знаю я, княгиня, кручину твою и по первому призыву тотчас поспешила в палаты великокняжеские… Светло в красиво в палатах твоих, парча и золотые ткани на ложе твоем, а все сердечку твоему невесело, мысли мрачные бродят в головушке и одно только мщение… оно принесет тебе отрадушку… Так пел под окном твоим вещий Баян, и пел он княгиня, правду сущую…

Загорелось, словно зарево, лицо Рогнеды, она бросила к ногам зловещей старухи горсть золота и проговорила едва внятным голосом:

– Никогда не прибегала я к чарам и колдовству, никогда мысль о страшном чернобоге не входила мне в голову, теперь я готова испытать все, только раскрой мне судьбу мою и покажи мне силою заклинаний твоих, что я должна делать… должна ли мстить или покориться своей участи?..

Спрятала старуха проворно золото, низенько поклонилась Рогнеде и молвила:

– Прикажи, княгиня, своим красным девушкам принести сулеечку студеной воды, чтобы почерпнули, красные, ту воду прямо из батюшки – широкого Днепра и чтоб черпали они ее не правой рукою, а левою…

Махнула Рогнеда белоснежной рукой, и две девицы красные, что стояли у резных дверей, по знаку княгини скрылись. Прошел час… и красные снова явились в светлицу с большим сосудом чистого серебра, а в сосуде том была водица студеная; принимала сосуд тот старуха зловещая, ставила его чинно на дубовой стол, вынимала связку диковинных корней и припасы разные… Разложивши все по порядку на стол, она сказала Рогнеде:

– Готовы, княгиня, все снадобья, но время еще не пришло начинать волхвование, не настал еще полуночной час… не прикажешь ли пока вещему Баяну потешить тебя сладкой песенкой?.. Авось она прогонит твою грусть-кручинушку.

Согласилась княгиня на предложение старухи, и ведьмы в тереме как не было…

Сидит Рогнеда у растворенного окна, под окном раздается песня Баяна вещего, сильно звучат золотые струны на струменте диковинном, а княгиня ту песенку слушает.

Порхает думка-невидимка и туда и сюда: с открытого чела Баянова на белоснежную грудь княгини-красавицы, а с белоснежной груди красавицы на Баяново чело…

Уснул Киев спокойным сном, знать, такой уж был там обычай, чтобы спать каждую ночь. Не спит Рогнеда в своем тереме, сидит Рогнеда неподвижно на широкой дубовой скамье и смотрит на чудную старуху, которая нашептывает какие-то таинственные слова над дорогим сосудом с водицею днепровскою, кидает в воду коренья чудесные, и вода клокочет белою пеною. Дивится княгиня на страшные чары и содрогается, глядя на страшное лицо старой колдуньи… Густой пар подымается из дорогого сосуда, расстилается туманными облаками по терему и скрывает от глаз Рогнеды страшный образ старухи… Кроют тучи своим мрачным покровом небо бирюзовое и летят в тучи прямо с полуночи; режет воздух фиолетовой стрелой молния, и сильные перекаты грома потрясают храмину; среди бури слышатся вопли колдуньи старой, и княгиня трепещет от ужаса и, закрывши лицо свое дорогой фатой, зовет к себе на помощь красных девушек… Но тут, в мгновение ока, наступает по-прежнему безмолвие, летят тучи назад к полуночи и давят одна другую на полете своем, – проясняется небо бирюзовое, блещут звездочки светлые, и молодой месяц показывается серебряным серпом, – знать, то случилось в ночь новолуния. Является старуха, по-прежнему, очам красавицы, но посмотреть на нее еще было ужаснее: нечесаные клочки седых волос, выбившись из под черной повязки, сыплются в беспорядке, словно змеи шипучие, и закрывают до половины посинелое лицо старухино, глаза колдуньи, налившиеся кровью, сверкают словно очи совы полуночные… все возвещает, что с нею происходило недоброе. Но колдунья, как будто ни в чем не была, стряхнула клочки седых волос, манит рукою княгиню к себе и, улыбаясь, указывает на сосуд, да велит глядеться ей в свое снадобье…