Густав Майринк - Т.1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

— Но как, как, черт возьми, вы могли видеть, что это негр?!

— Таки вот, я был в духе и снова вскарабкался по цепи в каморку сапожника, только теперь мои глаза были направлены на тело, одетое на мине, — тогда, в прошлый раз, я глядел все больше на Клинкербока, на золото и другие интересные вещи — и стало им видно, что кожа моя черная, как сажа, ноги босые, на мне какое-то синее холщовое рубище, навроде тех, что носят матросы, и красный ремень на шее... Потом, когда я повернул

свои глаза в обратную сторону и начал смотреть себе вовнутрь, то стал знать, что я дикарь.

— Об этом надо немедленно известить эксперта де Брувера! — воскликнул Сефарди и вскочил с табуретки.

Но Аидоттер крепко схватил его за рукав.

— Не надо такие слова, господин дохтур, коль раз вы мне обещали молчать. Да не прольется ни капли крови во имя Элийоху! Мне отмщение... — На кроткое выражение детской невинности, запечатленное в старческих чертах, внезапно упал грозный отсвет чего-то фанатичного, пророческого, идущего из глубины веков. — Ибо убивец один из наших!.. Не еврей, как вы сей минут взяли в мысли, — пояснил он, заметив вытянувшееся лицо Сефарди, — и все равно один из наших! Я стал знать за это сейчас, когда начал смотреть на него изнутри... Убивец — ну и что с того?.. Кому судить? Нам? Вам?.. Мне отмщение!.. Он дикарь и имеет свою веру; избави Бог, чтоб еще кто исповедовал такую страшную веру, но эта вера живая и настоящая. А те, веру коих огнь Господень не берет, — наши: Сваммердам, Клинкербок и... и Черный тоже... Что есть еврей, что есть гой, что есть язычник? Мине не волнуют этих глупостей, они для тех, у кого религия заместо веры. И потому... Слушайте мине ушами, господин дохтур, я налагаю печать на ваши уста: да не станет известным по ту сторону этих дверей то, что я имел вам сказать за Черного! Коль раз я должный приять за него смерть, зачем, чтоб вы лишали мине такой награды?..

Потрясенный, возвращался доктор Сефарди домой. Из головы не шло, до чего же странно все обернулось, ведь де Брувер с формальной точки зрения в общем-то оказался прав, когда с самого начала безапелляционно заявил, что Айдоттер в сговоре и хочет своим признанием выиграть время для настоящего убийцы. Каждое из этих двух утверждений соответствовало фактам, но это была только внешняя, обманчивая сторона дела, что же касается другой — внутренней, реальной стороны, — то тут судебный психиатр, наверное, еще никогда так глубоко не заблуждался и не был так далек от истины, как в этом «сумасшедшем» случае.

Только теперь Сефарди в полной мере осознал слова Айдоттера: «Каких бы мыслей ни думал человек, покуда свечи в нем не переставленные, — то ж такая дрянь, какую и вообразить не можно... Все-то у них наоборот: думают об том, чтоб взять, а сами заместо того отдают; думают, чтоб стоять и ждать, а сами идут и ищут...»

Проходила неделя за неделей, а поиски Евы по-прежнему не давали никаких результатов. Барон Пфайль и доктор Сефарди, извещенные Фортунатом, использовали все мыслимые возможности, чтобы напасть на след исчезнувшей девушки; на каждом углу висели объявления с указанием ее примет, вскоре о странном происшествии заговорил весь город.

Квартира Хаубериссера превратилась в проходной двор, посетители шли нескончаемым потоком, входная дверь практически не закрывалась, все найденное на улице барахло, хотя бы отдаленно напоминающее женские вещи, сносили теперь к Фортунату, ибо даже за самые незначительные сведения о пропавшей было обещано непомерно большое вознаграждение.

То тут, то там, подобно стихийным пожарам, вспыхивали слухи, будто исчезнувшую даму только что видели здесь, приходили анонимные письма, написанные либо тайными недоброжелателями, либо людьми явно ненормальными, полные темных, зловещих намеков, а то подозрение вдруг падало на какого-нибудь совершенно безобидного обывателя, и вот уже весь город в один голос утверждал, что это он коварно похитил несчастную девушку и держит теперь в своем страшном сыром подземелье; карточные гадалки дюжинами стояли под окнами, навязчиво предлагая свои сомнительные услуги, никому не ведомые «ясновидящие» возникали как из-под земли и угрюмо похвалялись способностями, которых у них отродясь не бывало, — массовая душа голландского города, еще недавно казавшаяся такой мягкой и безобидной, заявила о себе всеми своими низменными инстинктами: жадностью, злоязычием, мелочным тщеславием и вероломной клеветой.

Наветы зачастую столь искусно обряжались под правду, что Хаубериссер в сопровождении полицейских часами вынужден был осматривать квартиры ни в чем не повинных людей, в которых якобы прятали Еву.

Подобно теннисному мячику, метался Фортунат между надеждой и разочарованием.

Вскоре не осталось таких улиц, переулков и площадей, в которых бы он, введенный в заблуждение очередным лжесвидетельством, не перевернул сверху донизу хотя бы одного или нескольких домов.

Казалось, сам город мстил ему за его былое равнодушие.

По ночам во сне сотни людей, с которыми он разговаривал днем, вдруг все разом, как по команде, открывали рты и, торопясь

и перебивая друг друга, принимались нести нечто невразумительное под видом чего-то срочного и чрезвычайно важного; продолжалась эта глоссолалия до тех пор, пока их лица, словно сложенные стопкой прозрачные фотографические портреты, не сливались в одну размытую, но весьма гнусную, моллюскообразную гримасу.

Единственное, что удерживало Хаубериссера от отчаяния, — это визиты Сваммердама, который ежедневно, поутру, навещал его. И хотя являлся он всегда с пустыми руками и на вопрос о Еве лишь молча качал головой, все равно твердое и уверенное выражение его лица всякий раз придавало Фортунату новых сил.

О таинственных дневниковых записях речь уже не заходила, и все же Хаубериссер чувствовал, что старый энтомолог посещает его главным образом из-за этих бумаг.

Однажды утром Сваммердам не сдержался.

— Вы еще не догадываетесь, — спросил он как бы невзначай, стараясь не смотреть на Фортуната, — почему рой незваных мыслей так упорно преследует вас, словно всерьез намереваясь свести с ума?.. Будь это разъяренные пчелы, вынужденные защищать свое гнездо, вы бы не сидели сложа руки, а постарались себя обезопасить!.. Почему же вы позволяете летучему рою судьбы безнаказанно жалить себя?

Больше он не сказал ни слова — кивнул на прощанье и быстро ушел...

Оставшись один, Хаубериссер смущенно хмыкнул и задумался. Потом взял лист бумаги и крупными четкими буквами написал, что он в отъезде и со сведениями, касающимися фрейлейн ван Дрюйзен следует отныне обращаться в полицию; вызвал экономку и велел ей приклеить это объявление на входную дверь.