Густав Майринк - Т.1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

— Смахивает на салат по-итальянски, — насмешливо заметил один теолог, однако сам весьма предусмотрительно предпочел от участия в экспериментах воздержаться.

— Или на студень, — подал кто-то голос с задних рядов.

Переводчик же подчеркнул, что настоящий студень получается тогда, когда пытливая естественнонаучная мысль, стремясь постигнуть фундаментальные тайны мироздания, воспаряет до абстрактных теорий.

В объяснения природы феномена — как и каким образом — индусы не вдавались. «Сейчас не есть время. Сахиб иметь терпение. Завтра... послезавтра...» — бубнили они на ломаном немецком.

Через два дня в другой европейской метрополии состоялась повторная демонстрация, на сей раз публичная.

Вновь затаенное дыхание публики и крики изумления, когда духовная сила брамина материализовала изображение чудесной тибетской крепости Таклакот.

Далее последовали маловразумительные мысленные снимки отцов города, местной профессуры и т. д. и т. п.

Однако тамошние представители медицинского сословия, наученные горьким опытом своих германских коллег, были уже начеку и на все уговоры «думать в бутылку» лишь презрительно усмехались.

Но вот приблизилась группа офицеров, и все сразу расступились. Ну, само собой разумеется!.. Защитники Отечества!..

— Давай, Густль, поднатужься, не посрами честь мундира! — подтолкнул своего приятеля лейтенант с напомаженным затылком.

— Я?.. Я нет, пускай штафирки думают.

— И все же я па-апрашу, па-апрашу кого-нибудь из господ... — надменно потребовал майор.

Вперед выступил капитан:

— Вот что, толмач, а можно мне вообразить что-нибудь эдакое... идэальное?

— Да, но что конкретно, господин капитан?

«Ну-ну, поглядим на этого пижона-идеалиста», — послышалось из толпы.

— Я... — начал капитан, — ну... я бы хотел поразмышлять о славных традициях неподкупной офицерской чести!

— Гм... — Переводчик потер подбородок. — Гм... я... мне кажется, господин капитан, гм... что кристальной твердости офицерского кодекса чести... гм... этим бутылочкам, пожалуй, не выдержать...

Вперед протиснулся обер-лейтенант:

— Позвольте-ка мне, приятель.

— Верно!.. Правильно!.. Пустите Качмачека!.. — загомонили все сразу. — Вот кто настоящий мыслитель!..

Обер-лейтенант приложил цепочку к голове.

— Прошу вас, — переводчик смущенно подал ему платок, — пожалуйста, помада изолирует.

Госаин Деб Шумшер Джунг в красной набедренной повязке, с набеленным лицом, встал позади офицера. Внешность его была еще более устрашающей, чем в Берлине.

Он воздел руки.

Пять минут...

Десять минут — ничего.

От напряжения госаин стиснул зубы. Пот заливал глаза.

Есть! Наконец... Правда, пудра не взорвалась, но какой-то черный бархатный шар, величиной с яблоко, свободно парил в бутылке.

— Тару мыть надо, — смущенно усмехнулся «мыслитель» и поспешно ретировался со сцены.

Толпа покатывалась со смеху.

Удивленный брамин взял бутылку, при этом висевший внутри шар коснулся стеклянной стенки. Трах! В ту же секунду колба разлетелась вдребезги, и осколки, словно притянутые мощным магнитом, полетели в шар и бесследно исчезли...

Черное шарообразное тело неподвижно повисло в пространстве...

Собственно, предмет совсем даже не походил на шар, скорее производил впечатление зияющей дыры. Да это и было не что иное, как дыра.

Это было абсолютное математическое «Ничто»!

Дальнейшие события развивались логично и с головокружительной быстротой. Все, граничившее с черной дырой, повинуясь неизбежным законам природы, устремилось в «Ничто»,

чтобы мгновенно стать таким же «Ничто», то есть бесследно исчезнуть.

Раздался пронзительный свист, нарастающий с каждой секундой, — воздух из зала всасывался в шар. Клочки бумаги, перчатки, дамские вуали — все захватывалось вихрем.

Кто-то из доблестных господ офицеров ткнул саблей в страшную дырку — лезвия как не бывало...

— Ну-с, это переходит уже всякие границы, — заявил майор, — терпеть это далее я не намерен. Идемте, господа, идемте. Па-апрашу вас, па-апрашу...

— Качмачек, да что же ты там такого напридумал? — спрашивали господа, покидая зал.

— Я? Ничего... Вот еще — думать!

При звуке жуткого, все более нарастающего свиста толпа, охваченная паническим ужасом, ринулась к дверям. Индусы остались одни.

— Вселенная, которую сотворил Брахма, а хранит Вишну и разрушает Шива, будет постепенно всосана черной дырой, — торжественно объявил Раджендралаламитра. — Брат, это проклятье за то, что мы пришли на Запад!

— Ну что ж, — пробормотал госаин, — всем нам суждено когда-нибудь негативное царство бытия.

Армейские медики сбились с ног, пока прооперировали всех раненых из иностранного легиона. Ружья у аннамитов были до того скверные, что сквозные ранения практически отсутствовали — почти все пули если уж попадали, то так и оставались в телах бедных легионеров, и без серьезного хирургического вмешательства извлечь их не представлялось никакой возможности.

Хороню еще, что теперь даже те, кто не умел ни читать, ни писать, знали о грандиозных достижениях современной медицины и потому безропотно укладывались на операционный стол — впрочем, ничего другого им и не оставалось.

Большая часть, правда, умирали, но не во время операции, а позже, и виноваты были, разумеется, аннамиты — «эти варвары не подвергают свои пули антисептической обработке, либо болезнетворные бактерии оседают на них уже в полете».

Так полагал в своих рапортах маститый профессор Мостшедель,

по решению правительства и в интересах науки сопровождавший иностранный легион, и других мнений на сей счет быть не могло.

Благодаря принятым профессором энергичным мерам солдаты и туземцы теперь робко понижали голос до шепота, рассказывая друг другу о тех чудесных исцелениях, которые совершал мудрый индийский отшельник Мукхопадайя.

Перестрелка давно закончилась, когда две женщины-аннамитки внесли в лазарет последнего раненого. Им оказался рядовой Вацлав Завадил, родом из Богемии.

А когда валившийся с ног дежурный врач хмуро поинтересовался, откуда это их принесло в столь поздний час, женщины рассказали, что нашли Завадила лежавшим замертво перед хижиной Мукхопадайя и попытались вернуть к жизни, вливая в рот какую-то странную, опалового цвета жидкость — единственное, что посчастливилось отыскать в покинутой лачуге факира.

Обнаружить какие-либо раны врачу не удалось, а на свои вопросы он получил в ответ лишь нечленораздельное мычание, которое принял за звуки неизвестного славянского диалекта.

На всякий случай назначив клистир, бравый эскулап отправился в офицерскую палатку.