Густав Майринк - Т.1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

напротив клиента, то охмуряла его неуловимой, почти телепатической эманацией тончайших ароматов своего холеного тела, а дабы сгустить их и придать им пикантной терпкости, она периодически вентилировала подмышечные впадины, для чего поминутно вскидывала руки и озабоченно поправляла какой-то непокорный локон у себя на затылке.

— Извольте видеть, сударь, перед вами три пробки, не так ли? Теперь смотрите внимательно: на ладонь правой руки я кладу сначала одну пробку, потом другую и зажимаю их в кулаке. Так. Готово. Третью пробку... — зардевшись, она смущен но улыбнулась, — третью я прячу... в карман. Сколько пробок у меня в правой руке?

— Две.

— Нет, три.

Пальцы разжались — на ладони лежали три пробки...

— Этот фокус, сударь, называется «Летающая пробка» и стоит всего-навсего два гульдена.

— Отлично, а теперь покажите, как вы это делаете!

— Пожалуйста, сударь, но деньги вперед. Таково наше правило.

Уплатив два гульдена, незнакомец сподобился не только посвящения в тайну «летающей пробки», — ловкость рук и никакой магии! — но и повторного каждения знойным благоуханьем потеющей женской плоти; «салоном» было предусмотрено также бесплатное приложение в виде четырех бутылочных пробок, которые клиент, окончательно покоренный щедростью и деловой хваткой фирмы Хадира Грюна, растерянно сунул в карман, хотя прекрасно понимал, что ни за что на свете не заставит «летать» ни одну из этих четырех.

— Извольте видеть, сударь, перед вами три гардинных кольца, — не тратя понапрасну времени, пошла по второму кругу предприимчивая барышня, — первое я кладу...

Дикое улюлюканье, донесшееся с улицы, вперемежку с пронзительным свистом прервало демонстрацию; в следующее мгновение дверь лавки распахнулась настежь...

Когда она с грохотом захлопнулась, незнакомец невольно обернулся и увидел существо, внешний вид которого поверг его в крайнее изумление.

В дверях стоял гигантского роста зулусский кафр с черной курчавой бородой и выпяченными, словно вывернутыми наизнанку губами; ничего, кроме клетчатого плаща и багряного металлического обруча вокруг шеи, на нем не было, искусно зачесанные дыбом волосы распространяли невыносимый запах

бараньего жира и издали казались нахлобученным на голову горшком эбенового дерева.

В руке он сжимал копье.

Балканский тип вскочил с кресла и, церемонно склонившись перед чернокожим, принял у него копье, которое водрузил в стойку для зонтов, потом, услужливо распахнув портьеру, пригласил странного посетителя в соседнее помещение:

— Als't u belieft, Mijnheer; hoe gaat het, Mijnheer? [125] — Пожалуйста, менеер; как поживаете, менеер? (гол.)

— Будет лучше, сударь, если вы пройдете сюда... Ненадолго... — обратилась барышня к незнакомцу и открыла в перегородке дверцу. — Пожалуйста, пока этот уличный сброд не угомонится, — добавила она уже на ходу, бросаясь к стеклянной двери, которая распахнулась вновь...

На пороге возник какой-то увалень — его неуклюжая фигура, казалось, застряла в дверях; косолапо расставив ноги, громила смачно плюнул на середину «салона» и принялся изрыгать поток проклятий: «suk, verrek, god verdomme, val dood, steek de moord», однако подоспевшая барышня мигом прекратила безобразие, вытолкав грубияна вон... Щелкнул дверной замок, и воцарилась тишина...

Внутреннее помещение лавки, в котором оказался незнакомец, было перегорожено шкафами и турецкими портьерами, бросалось в глаза множество кресел и низеньких восточных табуреток, теснившихся вокруг большого круглого стола; двое солидных мужей, на вид купцы, не то гамбуржцы, не то местные, сидели за столом и, приникнув к небольшому темному ящичку, смотрели при свете вмонтированной электрической лампочки в специальные глазки — судя по слабому жужжанью, что-то вроде портативного синематографического аппарата.

Сумрачный, образованный книжными стеллажами проход кончался крошечной канцелярией, тусклые матовые окна которой выходили в боковой переулок; древний, похожий на библейского патриарха седобородый еврей в черном таларе [126] — Талар (от лат. talaris) — широкая, спускающаяся до пят мантия. , с пейсами, на макушке круглая шелковая ермолка, неподвижно стоял за конторкой и что-то вносил в огромный гроссбух.

— Тысяча извинений, фрейлейн, но что это за странный негр посещает ваше заведение? — осведомился незнакомец, когда барышня подошла к нему, явно намереваясь продолжить свое по вествование о трех гардинных кольцах.

— Негр? О, да это же мистер Узибепю! Из труппы зулусов... Ну те, что выступают сейчас в цирке Карре. Гвоздь программы! — защебетала блондинка и прибавила, восторженно округлив свои безупречно голубые, томные глаза: — Ну очень, очень шикарный господин! У себя на родине они medicinae doctor...

— Да-да, доктор медицины, понимаю.

— Доктор, доктор... Только им этого мало, вот они у нас и изучают какие-то высшие науки. Видно, у себя, у дикарей этих неотесанных, соплеменников своих, карьеру сделать хотят, может, даже на престол — или что там у них? — метят... Извольте видеть, сударь, как раз сейчас господин Циттер Арпад, знаменитый профессор пневматизма из Пресбурга, дает им урок. — Слегка раздвинув тяжелые портьеры, она позволила незнакомцу заглянуть в обитый игральными картами кабинет.

С двумя крест-накрест вонзенными в горло кинжалами, острия которых торчали наружу, и окровавленным топором, по самый обух застрявшим в жутко зияющем проломе расколотого надвое черепа, балканский тип невозмутимо проглотил куриное яйцо и тут же, целым и невредимым, извлек его из уха стоящего перед ним с разинутым ртом зулусского кафра, сменившего свой клетчатый плащ на шкуру леопарда.

Незнакомец охотнее всего понаблюдал бы еще, но барышня, заметив косой, раздраженный взгляд профессора, поспешно запахнула портьеры и умчалась на телефонный звонок.

«Какой удивительной, яркой и многообразной показалась бы жизнь, если бы люди не ленились присмотреться к ней поближе и, не придавая значения ее так называемым "серьезным сторонам", которые ничего, кроме забот и раздражения, человеку не приносят, сосредоточили свое внимание на "мелочах"!» — подумал незнакомец и, сняв с книжной полки, заваленной дешевыми побрякушками, маленькую открытую шкатулку, наполненную крохотными резными коровами и деревцами с пышными кудрявыми кронами из ядовито-зеленого мочала, рассеянно принюхался...

Ни на что не похожий запах смолы, лака и красок погрузил его на мгновение в сладостный сон... Сочельник! Детство! Затаив дыхание, замереть у замочной скважины и ждать... Шаткий колченогий стул, обтянутый красным репсом, с масляным пятном на сиденье... Шпиц Дурудельдут — да-да, именно так его и звали! — ворчит из-под софы, отгрызая заводному солдатику ногу, и вдруг, отчаянно взвизгнув, поникший и виноватый, выбирается наружу с зажмуренным левым глазом: какая-то коварная пружинка отомстила за растерзанного воина... Потрескивают