Густав Майринк - Т.1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

Так вот, несмотря на свой нежный возраст, я был приобщен к избранному кругу. До сих пор хранится у меня диплом с «искренними поздравлениями по случаю Вашего вступления в члены нашего славного общества» и так далее, и тому подобное, а заканчивалась вся эта высокопарная галиматья словами: «Примите, юный друг, наш горячий биологический привет...»

Однако вскоре я понял, почему эти дряхлые почитатели египетского бога с таким воодушевлением приветствовали мое вступление в их ряды: просто с годами они стали столь близоруки, что уже не могли разглядеть скрывавшихся в дупле дерева ночных мотыльков, вдобавок еще варикозное расширение вен, кое весьма чувствительно давало о себе знать в наиболее напряженные мгновения азартной охоты, ведь за каким-нибудь редким жуком приходилось иногда часами гоняться в прибрежных дюнах, по колено увязая в песке, ну и, в довершение всего, приступы сухого трескучего старческого кашля — с удручающей регулярностью (наверное, от чрезмерного возбуждения) в самый ответственный момент, когда капризный и непредсказуемый «павлиний глаз» оставалось только накрыть сачком, он нападал на несчастного энтомолога, полчаса кряду ползшего по-пластунски к предмету своей страсти, и — прощай, мечта, прощай, надежда! — вожделенная добыча бесследно растворялась в пестром многоцветье полевых трав.

Для меня же, свободного от этих возрастных недугов, не составляло особого труда исходить всю округу вдоль и поперек в поисках какой-нибудь гусеницы; ничего удивительного, что находчивым биологическим стариканам пришла в голову счастливая мысль использовать меня и моего школьного приятеля в качестве своих ищеек.

Но до одного из них, этого самого Яна Сваммердама, которому уже тогда перевалило за шестьдесят пять, даже мне, признанному

охотнику за насекомыми, было далеко. Стоило ему только перевернуть какой-нибудь булыжник, неприметно лежащий на обочине, и на свет являлась либо куколка редкого жука, либо что-нибудь еще не менее ценное, при виде чего сердце каждого энтомолога начинало учащенно биться.

Ходили слухи, будто он за свой благочестивый образ жизни сподобился дара ясновидения... Вам, конечно, известно, как у нас в Голландии преклоняются перед добродетелью!

Невозможно представить себе его без черного сюртука — промеж лопаток явственно проступают округлые очертания сачка, с которым почтенный муж никогда не расставался, пряча его сзади, под жилет, однако зеленая деревянная ручка слишком длинна и ее кончик предательски выглядывает из-под потертых лоснящихся фалд.

Ну, а почему вместо воротничка он обвязывал шею полотняной кромкой старой географической карты, я узнал только после того, как посетил однажды его убогую квартирку, расположенную на последнем этаже какого-то ветхого, покосившегося дома. «Не могу проникнуть внутрь, — пожаловался он, указывая на платяной шкаф, и прошептал со значительным видом: — Hipocampa Milhauseri! — Однако, заметив, что это имя не произвело на меня никакого впечатления, снизошел до комментариев: — Эта уникальная в наших краях гусеница окуклилась аккурат рядом с петлей на дверце, вот и боюсь ненароком потревожить... Ну да ничего, года через три она покинет свое укрытие...»

Отправляясь на экскурсии, мы пользовались обычно услугами железной дороги, и только Сваммердам в оба конца топал пешком, так как был слишком беден, чтобы платить за билет, а дабы не снашивать подметки, он додумался покрыть их какой-то таинственной каучуковой массой, которая со временем затвердела в лавообразную корку, не менее двух пальцев толщиной. Я и сейчас вижу их пред собой, эти неуклюжие неснашиваемые котурны...

Хлеб насущный старик зарабатывал продажей экзотических бабочек — разводить их он умудрялся прямо у себя в комнате, — но барыши были слишком скромны, чтобы помешать его супруге, которая терпеливо сносила с ним бремя нищеты и на все чудачества своего непрактичного мужа лишь благодушно улыбалась, умереть от истощения...

После смерти жены финансовая сторона жизни окончательно перестала существовать для Сваммердама, всего себя посвятившего поискам своего идеала — зеленого навозного жука; сей

полулегендарный представитель скарабеев, как утверждали солидные энтомологические справочники, настолько привередлив и раздражителен, что может обитать только под землей, на тридцатисемисантиметровой глубине, да и то лишь в тех местах, поверхность которых обильно унавожена шариками овечьего тука.

Мы с моим школьным приятелем, принципиально отказывавшиеся верить в существование неуловимого навозника, в порочном пылу наших юных и дерзких сердец дошли до такого кощунства, что стали потихоньку разбрасывать в наиболее каменистых местах проселочных дорог овечьи экскременты, которые теперь постоянно таскали в карманах, а потом злорадно посмеивались, наблюдая из своих индейских укрытий, как Сваммердам при виде этих зловонных шариков становился сам не свой и, уподобившись сумасшедшему кроту, тут же принимался лихорадочно вгрызаться в землю.

Но однажды утром случилось чудо, потрясшее нас до глубины души.

Произошло это во время одного из наших естествоведческих походов... Впереди семенили старцы и слабыми скрипучими голосами блеяли гимн нашего славного братства:

Eu-prep-ia pudica (так называлась по-латыни одна очень красивая бабочка-медведица) поди-ка, подойди-ка! Но я не унываю — клянусь сачком, поймаю, —

а замыкал наши нестройные ряды Ян Сваммердам — одетый в свой неизменный черный сюртук, с маленькой лопаткой в руке, длинный как телеграфный столб и такой же тощий. С его милой морщинистой физиономии не сходило выражение какой-то прямо-таки библейской просветленности; на все вопросы о причинах столь возвышенного состояния духа он таинственно ответствовал, что видел ночью вещий сон.

Обогнав группу, мы с приятелем незаметно высыпали на дорогу пригоршню овечьего тука.

Завидев кучку, Сваммердам встал как вкопанный, обнажил седины, тяжко вздохнул и, преисполненный веры и надежды, смотрел на солнце до тех пор, пока зрачки не сделались величиной с булавочную головку; тогда он пал на колени и принялся копать — да так, что только комья летели...

Мы же — я и мой приятель — стояли рядом, и в наших циничных душах ликовал Сатана.

Внезапно Сваммердам мертвенно побледнел, выронил свою лопатку и, прижав к губам сведенные судорогой пальцы, уставился в свежевырытую яму.

Чуть помедлив, он запустил дрожащие руки в отверстие — и извлек большого, отсвечивающего призрачным зеленым цветом жука...

Старик был настолько потрясен, что долгое время не мог вымолвить ни слова, лишь две большие слезы катились по его щекам; наконец он, запинаясь, еле слышно пробормотал: