Густав Майринк - Т.1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

Внезапно Пфайль застыл, оборвав себя на полуслове, — казалось, он вслушивался в себя, как если бы таинственный лик действительно отверз уста...

Доктор Сефарди и молодая дама тоже невольно замерли...

Наступила мертвая тишина, и только снизу, с Херенграхт, доносились потусторонние меланхоличные звуки пианолы — в Амстердаме ее обычно устанавливают на тележку, запряженную маленьким грустным пони, и медленно катают вечерами по улицам.

— Думаю, вы недалеки от истины, — нарушил наконец молчание Сефарди, обращаясь к барону, — похоже, речь в вашем случае идет о так называемом гипноидальном состоянии: видимо, однажды в глубоком сне, когда ваше сознание было полностью отключено, вы и вправду пережили нечто, глубоко поразившее вас; впоследствии это переживание под маской портрета смешалось с дневными впечатлениями, обретая таким образом гипотетическую реальность... Вам не следует опасаться, что в этом есть что-то болезненное или анормальное, — прибавил он, заметив, что при слове «гипотетический» Пфайль вскинул руки, словно стремясь защититься от необоснованных обвинений, — подобные ретроспективные подмены случаются много чаще, чем думают... О, если бы люди, вместо того чтобы пугаться этих «подставных лиц», сумели найти с ними общий язык и понять их истинную природу!.. Убежден, завеса бы пала с наших глаз и мы бы сразу ощутили себя полноправными участниками второй, параллельно протекающей жизни, которую сейчас, в теперешнем, полуслепом состоянии, нам приходится вести лишь в глубоком сне, да человек, как правило, и не догадывается о своих ночных похождениях, — он попросту забывает о них, вступая на мост между сном и явью, ибо мир, открывающийся по ту сторону привычной материальной действительности, настолько фантастичен и парадоксален, что даже обрывки воспоминаний о нем могли бы серьезно травмировать наше дневное сознание... То, что христианские мистики

называли «рождением в духе», без коего невозможно смертному «узреть Царствие Небесное», кажется мне не чем иным, как пробуждением спящего летаргическим сном Я в реальности, существующей независимо от наших органов чувств, — короче говоря, в «парадизе»...

Доктор взял с полки какой-то толстый фолиант и, открыв его на нужной странице, показал своим гостям:

— Эта старинная алхимическая гравюра «Воскресение» как нельзя лучше иллюстрирует сокровенный смысл сказки о Спящей Красавице: нагой человек, встающий из отверстого гроба, а рядом — череп с горящей свечой на темени!.. Впрочем, коль скоро мы заговорили о христианских экстатиках, фрейлейн ван Дрюйзен и я приглашены сегодня вечером в одно мистическое общество, обосновавшееся на Зеедейк. Вам, барон, будет небезынтересно знать, что и в этих кругах было отмечено призрачное явление оливково-зеленого лика.

— Мистики? На Зеедейк? — изумился Пфайль. — Но ведь это же один из самых злачных кварталов! И кто только вас туда пригласил?

— Я слышал, там сейчас совсем не так скверно, как в былые времена, на всю округу один-единственный, пользующийся, правда, весьма дурной славой матросский трактир «У принца Оранского». Теперь на Зеедейк ютятся все больше нищие, безобидные ремесленники...

— И среди них сумасшедший любитель бабочек, по имени Сваммердам, со своей сестрой, — весело вставила фрейлейн ван Дрюйзен. — Представьте себе, барон, этот старый чудак в один прекрасный день вообразил себя царем Соломоном! К нему-то мы и приглашены... Моя тетушка, госпожа де Буриньон, целыми днями пропадает в его доме. Ну, что вы теперь скажете, барон, о моих аристократических родственниках, предпочитающих Зеедейк светским салонам? И чтобы сразу предупредить возможные недоразумения: она порядочная дама, живущая при монастыре бегинок и известная своим неуемным, бьющим через край благочестивым энтузиазмом.

— Как, старый Ян Сваммердам еще жив?! — воскликнул смеясь барон Пфайль. — Но ведь ему уже, наверное, лет девяносто? Он еще не сносил своих знаменитых каучуковых подметок в два пальца толщиной?

— Вы знаете его? В таком случае расскажите нам, пожалуйста, что это за человек! — попросила приятно удивленная девушка. — Он что, действительно пророк, как утверждает моя тетушка? Ну же, рассказывайте, барон...

— С удовольствием, если это вас позабавит. Вот только мне придется быть несколько кратким, так как времени у меня в обрез, а вторичное опоздание на поезд не входит в мои планы. На всякий случай лучше уж я вам заранее скажу адье. И сразу предупреждаю: не ждите ничего таинственного и ужасного — мой рассказ будет скорее забавным.

— Тем лучше.

— Итак, Сваммердама я знаю с четырнадцати лет — потом он как-то потерялся из виду. В то время я был отъявленным сорванцом, а если уж находил какое-нибудь занятие — само собой разумеется, учеба не в счет, — то предавался ему как одержимый, весь без остатка. Среди других тогдашних моих увлечений были террариум и энтомология.

Стоило только какой-нибудь лягушке-великану или азиатской жабе, величиной с небольшой саквояж, появиться в зоомагазине, и я уже не мог думать ни о чем другом, как об этой пучеглазой твари, покой сходил в мою истерзанную душу лишь тогда, когда приобретенное на родительские деньги сокровище переселялось в мой самодельный террариум — большой стеклянный ящик с подогревом. По ночам мои квакушки закатывали такие концерты, что в домах по соседству дребезжали стекла. А что это были за обжоры! Мешками таскал я насекомых, а им все было мало!

Признаюсь без ложной скромности, что исключительно благодаря моим фуражирским способностям поголовье мух в Голландии до сих пор значительно отстает от других европейских стран. Я стал настоящим стихийным бедствием: например, тараканы в нашем городе были истреблены мною все поголовно. Но вот беда, своих питомцев я практически не видел: днем они отсыпались под камнями, а по ночам спать приходилось мне — в этом пункте мои родители были неумолимы.

Кончилось тем, что матушка посоветовала мне оставить в террариуме одни камни, а лягушек отпустить на волю — «все равно, сынок, ты ничего, кроме этих булыжников, не видишь, да и не надо будет тебе больше гоняться за каждой мухой» — само собой разумеется, это безответственное предложение было мной с возмущением отвергнуто.

Вскоре благодаря своему рвению я снискал себе славу настоящего коллекционера насекомых и в один прекрасный день удостоился благосклонного внимания со стороны городского энтомологического кружка, в состав которого в то время входили: кривоногий брадобрей, страдающий одышкой торговец мехами, три железнодорожных машиниста-пенсионера и тихий,

тщедушный препаратор из естествоведческого музея — впрочем, этот последний все равно не мог принимать участия в наших совместных вылазках на лоно природы, так как находился под каблуком у своей не в меру серьезной супруги, полагавшей, что для пожилого солидного мужчины, отца семейства, легкомысленно, предосудительно и, наконец, просто неприлично средь бела дня гоняться с сачком за мотыльками. В общем, костяк сего благородного союза составляли милые чудаковатые старички, собиравшие кто жуков, кто бабочек и превыше всего почитавшие свое шелковое знамя с вышитой на нем золотыми буквами гордой надписью: «Исследовательско-биологическое общество "Осирис"».