Джек Лондон - Хват Беллью. Хват и Малыш

Стены были сложены из покрытых корой бревен, а щели законопачены полярным мхом. В настежь распахнутые двери танцевального зала доносились веселые звуки рояля и скрипки. Только что была разыграна китайская лотерея, и счастливец, которому отвесили выигрыш на весах, пропивал его с десятком приятелей, За столами фаро и рулетки игра шла спокойно. Также тихо было у столов для покера, окруженных толпой зрителей. Рядом сосредоточенно играли в валеты. Шумно было только за столом для игры в кости, так как один из игроков бросал свои кубики на зеленый амфитеатр стола со всего размаху, невидимому, надеясь приблизить этим долгожданную удачу.

— О, Джо Коттон! — вопил он. — Выпадай, четверка! Сюда, Джо! Маленький Джо! О, Джо!

Култус Джордж, рослый, здоровенный индеец из Сэркл-Сити, стоял поодаль, угрюмо прислонившись к бревенчатой стене. Это был цивилизованный индеец, если вести такой же образ жизни, как белые, значило быть цивилизованным. Он чувствовал себя кровно обиженным, впрочем это была давнишняя обида. Уже много лет он работал как белый человек, жил вместе с белыми людьми и во многом даже превосходил их. Он носил такие же брюки, как они, такие же фуфайки и рубашки. У него были такие же хорошие часы, такой же пробор в коротких волосах, он ел пищу белых — сало, бобы и хлеб. Только в одном утешении, в одной награде было ему отказано — в виски. Култус Джордж хорошо зарабатывал. Он делал заявки, он покупал и продавал заявки. А сейчас он работал погонщиком собак и брал по два шиллинга с фунта за зимний пробег от Шестидесятой мили до Муклука, а за сало даже по три шиллинга, как полагалось, его кошель был набит золотым песком. Много стаканчиков мог оплатить он. Но ни один бармен не соглашался налить ему хоть стаканчик. Виски, огневое виски, драгоценнейшее благо цивилизации, было не про него. Только из-под полы, украдкой, за бешеные деньги мог он: достать выпивку. И он сейчас глубоко ненавидел это оскорбительное различие, как ненавидел его много лет. В этот вечер ему особенно хотелось выпить, и он еще сильнее ненавидел тех самых белых, которым прежде так усердно подражал. Они милостиво разрешали ему проигрывать им свое золото; но он ни за какие деньги не мог достать у них спирта. И потому он был трезв, очень рассудителен, и рассудительно мрачен.

В соседней комнате танцы закончились неистовой пляской, которая нисколько не мешала трем пьяным мирно храпеть под роялем.

— Все пары променадом: к стойке, — возгласил распорядитель, когда смолкла музыка. Пары потянулись в главный зал — мужчины в шубах и мокассинах, женщины в мягких теплых платьях, шелковых чулках и бальных туфельках. Вдруг растворилась дверь, и в комнату, шатаясь от усталости, ввалился Хват.

— Что случилось, Хват? — спросил Матсон, владелец «Энни Майн».

С большим усилием Кит сорвал ледяные сосульки с губ.

— За дверью мои собаки — измучены до смерти, — прохрипел он. — Пусть кто-нибудь позаботится о них, а я расскажу вам, что случилось.

Скупыми короткими фразами он рассказал о голодающем племени. Игрок в кости, который все еще ловил ускользающую шестерку, подошел к Киту и заговорил первый.

— Надо что-нибудь предпринять. Каков ваш план?

— Да. Я придумал вот что, — сказал Кит. — Нужно сейчас же послать туда несколько легких саней. По сто фунтов продовольствия на каждые сани. Ну, скажем, еще по пятьдесят фунтов для погонщиков и собак. Они доедут быстро. Отправим немедленно пять-шесть саней с лучшими погонщиками и собаками. Выехать надо будет им всем сразу. Как бы скоро они ни приехали, индейцы все равно будут уже третий день сидеть без пищи. А за легкими санями мы пустим сани с тяжелым грузом. Рассчитайте сами. Два фунта в день на человека, это — самое меньшее, чем может обойтись индеец в пути, а ведь раньше, чем через шесть дней, нам не доставить голодающих в Муклук. А Что вы собираетесь делать?

— Устроим складчину и купим продовольствия, — сказал игрок в кости.

— Продовольствие куплю я, — нетерпеливо начал Кит.

— Нет, — перебил его игрок. — Это не ваше дело. Каждый вложит свою долю. Эй, подайте таз. Это не займет и минуты. Вот для начала.

Он вынул из кармана тяжелый мешочек с золотом, развязал его, и струя песку и самородков посыпалась в таз. Стоявший рядом с ним человек с сердитым криком оттолкнул его руку и закрыл отверстие мешка. В тазу было уже шесть или восемь унций золота.

— Не входите в раж! — крикнул он. — Не у вас одного есть золото. Дайте и мне внести свою долю.

— Полегче, — огрызнулся игрок в карты, — здесь не погоня за заявками.

Все столпились вокруг. Каждый хотел пожертвовать как можно больше. И когда все были удовлетворены, Кит обеими руками поднял тяжелый таз и усмехнулся.

— Мы сможем прокормить все племя до конца, зимы, — сказал он. — Теперь дело за собаками. Пять легких упряжек с хорошим бегом.

Сразу был предложен десяток запряжек, и весь поселок вошел в состав жюри, спорил и препирался, отвергал и принимал.

Как только какая-нибудь упряжка признавалась годной, владелец ее с кучей помощников бежал на двор запрягать.

Одну упряжку забраковали, потому что она только что вернулась из путешествия. Один из владельцев предложил свою, но с виноватым видом показал забинтованную лодыжку, которая мешала ему участвовать в поездке. Его упряжку взял Кит, несмотря на единодушный рев толпы, что он выбился из сил и должен отдыхать.

Долговязый Билль Гаскелл заявил, что хотя упряжка у Толстого Олсена отличная, но сам Толстый Олсен — слон. Толстый Олсен вознегодовал. Слезы гнева брызнули из его глаз, и его жаркую речь удалось остановить только тогда, когда ему было предоставлено место в тяжелом отряде. Игрок в кости воспользовался этим и завладел его упряжкой.

Пять упряжек было, наконец, выбрано и снаряжено, но только четыре погонщика удовлетворяли собрание.

— А Култус Джордж?. — сказал кто-то. — Вот это гонщик, так гонщик! К тому же, он здоров и не устал.

Все глаза обратились на индейца. Но каменное лицо Култуса Джорджа не вогнуло, и он промолчал.

— Вы возьмете упряжку? — спросил его Кит.

Огромный индеец и тут не ответил ни слова. Словно электрический ток пробежал по толпе. Все почувствовали что-то неладное. Толпа зашевелилась, и вокруг Кита и Култуса Джорджа, стоявших друг против друга, образовался круг. Кит понимал, что товарищи выбрали его своим представителем в том, что совершается, и в том, что должно совершиться. Он и сам был раздражен. Он не понимал, как может человек не увлечься общим порывом и отказываться от участия в общем деле. О точке зрения индейца он не подозревал, и все, что происходило, он приписывал исключительно его эгоизму и жадности.

— Вы, конечно, возьмете упряжку? — сказал Кит.