Михаил Коцюбинский - Повести рассказы. Стихотворения. Поэмы. Драмы

Исчез с моих глаз противный профиль… Что? Исчез? Долой все из сердца! Я неизвестный…

Теперь я здесь, в этих стенах, как зверь в капкане… Это ты, слепой глаз, что следишь за мной сквозь дырку в дверях… Это ты напомнил… Как? погибнуть здесь… в этом мешке, когда там свобода, работа… товарищи… Где? ха-ха!.. Окно высоко?., высоко… А сделать подкоп?., под стены?… Это же невозможно. Разбить голову об стену? Один… одинешенек… как тяжко, как тоскливо… А может? Нет…

...........................

Как странно, как необычайно странно. Я слышу, звонят где-то там, вверху. Обмерзшие деревья, тонкие веточки, покрытые льдом. Сверкающим льдом, прозрачным стеклом. Старый звонарь-ветер собрал вместе тысячи нитей и качает ветки и звонит… Дзень-дзелень-дзень… дзень-дзелень-дзень… И скачут огни по веткам — зеленые, красные, синие. Где я слышал это? И когда слышал? В детстве? когда же я слышал? Ах, правда, это же было недавно… дня три, четыре… Дзень-дзелень-дзень…

...........................

Жжет меня стыд при одном воспоминании. Однажды… да, однажды — и больше никогда. Однажды я оглянулся, потому что почувствовал на спине след чужих глаз, скользкий, холодный. Что-то двигалось за мною. Какое-то пальто. Я свернул. Оно. Пошел медленнее. Оно тоже. Стал у дерева… Кажется, стало… Оглянуться? Нет. Я пошел быстрее. Как будто бежало. Быть может, это мое сердце? Кто его знает… Это раздражало. Набрался смелости, повернул назад, прямо на него. Встретились глазами. Мои безразличные, невинные, спокойные, а его острые, как иглы, и лукавые. В уголках смех. Ну, хорошо. Что же дальше? Ты хитер, я не меньше. Натянул нервы, как снасти в бурю, и иду. Кажется, отстало. Оглянуться? Нет. Насвистываю. Безразлично. Что я насвистываю? Неужели марсельезу? Скорее — вальс… Зачем ходить? Не лучше ли сидеть дома, в одиночестве, и не привлекать к себе внимания? Кажется, отстало, я оглянулся. Никого. Значит, безопасно. Пошел налево, в какой-то переулок… и наткнулся прямо на него… на острый, холодный взгляд, как на штык… Ага! Ты следишь!.. Ты уже выследил, кого тебе нужно, и зовешь на помощь, идешь к нему… Ага! Ты ловишь?… И вдруг снизу пошел холод и покатился вверх, как ртуть, к сердцу, к горлу, к кончикам пальцев… надавил на мозг и вытолкнул из черепной коробки… Стрелять? Бежать? Куда? Через забор? Все равно, лишь бы бежать… И стал я легким, пустым и мчался без оглядки, несся, как клочок грязной бумаги в бурю, через чужие огороды, через заборы, по глубокому снегу, а за мной что-то гналось, свистело, кричало и протягивало ко мне руки… Это был мой страх. И только когда прошла опасность, когда мозг заполнил черепную коробку, а в теле ожила кровь, я осознал свою подлость… вспомнил, что по дороге бросил браунинг… не задумываясь, как что-то враждебное и опасное… Назад! Жгучий стыд вернул меня через заборы, чужие огороды, по глубокому снегу, назад к нему, хотя бы там и была сама смерть…

И до сих пор противно… при одном воспоминании… и сознание, что во мне живет подлый, трусливый зверь, выжигает рану в моем сердце…

…Восковой профиль с белой бородой… Он словно бунтовал во мне, будто гневался на то, что вместе с моим разумом вылетел хоть на минуту из головы. Он разрастался в моей груди, занимал весь мозг, угнетал, душил, и так хотелось избавиться от него. «Ага, ты думал я — твой, а ты теперь мой…» — злорадно смеялся во мне и дразнил. Ведь что он для меня? И в чем наша связь? Я гнев народа и его кара, дыхание правдивых уст, огонь из черной тучи человеческих обид, стрела из его лука…

…Да, как будто знал… Так жадно впивал я воздух, так вольно дышала грудь, так широко глядели глаза, словно в последний раз. Иней… лег на землю иней, и спустилась ночь, тихая, настороженная, глубокая. Цвели деревья холодными цветами, белые и легкие, как невесты… Одно стояло все в кружевах, стройное и трепещущее, словно невеста, идущая под венец, ожидающая, что придет юноша, возьмет за руку и поведет. Среди свадебных гостей, в лазурной тишине, между огней. А небо чистое, темное и ароматное, словно из фиалок. И там свадебные гости. Пришли все звезды, даже малютки, что не выходят в сырую ночь, собрались в кучки, стали рядами, разместились поодиночке, бледные, тихие, скромные, и — пышные, блестящие, наглые, каждую минуту меняющие свой цвет. Из далеких улиц плыла музыка человеческого говора и заливались колокольчики, чистые, нагие, словно из купели… То была свадебная ночь, моя свадебная ночь… Цвел в сердце цветок, и обольщал надеждой знакомый взгляд — кто знает откуда — с переменчивых звезд, с цвета деревьев… Первая и последняя ночь…, Будто так и знал.

В театре должно было идти что-то интересное, туда шли люди. Веселые, оживленные, с жужжаньем, словно рои летели в улей. Нагло смеялся холодный свет, и хлопали двери. Всюду плыли сани, дышали лошади со свистом и храпом и осыпали снегом. «Вам билет?» — «Вот…» — и я среди роя. Чье-то боа щекочет щеки… теплый запах духов… холодный, быстрый взгляд… картавое: pardon! Перед глазами серая шинель, а сзади кто-то дышит в затылок… Почему все эти мелочи врезались в мозг? Почему в него, как колючки, впились эти воспоминания, а самое главное — конец, начало и середину сразу как будто поглотила память. Я помню только, что задрожал. Потому что вышел из меня гнетущий профиль… восковой профиль и стал неподалеку. Гладил бороду и прятал за спину кулак. И я услышал его голос. И теперь этот голос, липкий, тягучий, живет в моих ушах, опутал мозг… Стрелял ли я? Ни одного звука. Гробовая тишина. Крыльями поднялись нависшие брови, вышли из орбит печальные глаза, покорные, встревоженные, как у щенка, и стали тенью… Великий гнев, живший во мне, вырвался наружу для своего дела. А в опустевшую грудь мигом ворвался холодный ветер, в самую жгучую рану… Только на мгновение. Потом ничего. Не знаю, что было… минута или вечность…

...........................

…Моя щека была прижата к холодному полу, перед глазами я видел сапог, большой, мокрый, а на мне лежала тяжесть — колени, руки, так, что дух захватывало… Сразу раздался шум, крик… бежали по лестнице, хлопали двери, и что-то пищало тонко, как муха… Потом — мороз, свежий воздух, и всюду люди, любопытные, посторонние, чужие мне люди. Не люди, а куклы из игрушечного магазина… Потом?

Потом — волчья нора, и в ней мы оба: я и моя смерть… Что же, дожидайся, подстерегай меня кровавым глазом… оттуда, из черных углов… Ты заслужила себе награду.

Что? уже идут? и ты встаешь с ними… из черных углов? Надо быть спокойным… спокойным надо быть… Таким спокойным, чтобы сердце сделалось сталью, чтобы гордость сковала голову, чтобы вздрогнуло даже серое утро и ужас испепелил сердца палачей…

Я ухожу без сожаления — так было нужно.

Как прекрасна моя дорога… последний короткий путь… прекрасное утро, белое, мглистое, как погребальный саван… Бряк… за плечами бряцают ружья, и люди, несущие их, топчут ногами свои серые взгляды… Уже? Так близко?… Свершилось. Не нужно… я сам… чтобы видели глаза… И свой последний вздох… Мама! Ты ли это в сугробах… плывешь в сугробах, как серая тень страдания, чтобы принять в теплые руки последнее дыхание… вздох, отданный другим, а не тебе? Не слушай, мама, и не смотри…