Михаил Коцюбинский - Повести рассказы. Стихотворения. Поэмы. Драмы

Дон-Жуан протестует против ханжеской и лицемерной морали дворянской среды, к которой он принадлежит. Но Леся Украинка лишь иронически могла назвать Дон-Жуана «рыцарем свободы», потому что под свободой он понимал анархическую распущенность.

Новое толкование приобрел в драме образ донны Анны. Леся Украинка показала ее не беспомощной жертвой коварного обольстителя, а властной и честолюбивой женщиной, которая сама подчиняет себе Дон-Жуана. Она обещает ему титул Командора, а в будущем — королевскую корону. Дон-Жуан покоряется воле донны Анны, пробуждающей в нем честолюбивые стремления. Но в тот момент, когда он примеряет командорский плащ перед зеркалом, появляется каменное изваяние Командора, превращающего его в камень.

Поэтесса относилась с большой симпатией к созданному ею образу Долорес. Ради Дон-Жуана прекрасная и благородная девушка, лишенная кастовых предрассудков, жертвует собой, усматривая в этом свой высший принцип. «Над ней ничто «каменное» не имеет власти», — отмечала поэтесса в том же письме к Кобылянской.

«Каменный хозяин» — единственная драма Леси Украинки, увидевшая свет рампы в дореволюционном украинском театре (если не считать неудачной постановки ее ранней пьесы «Голубая роза» труппой Кропивницкого в Киеве в 1898 году). В 1914 году крупнейший украинский актер и режиссер М. К. Садовский поставил в Киеве «Каменного хозяина» и сам исполнял роль Командора.

Последняя законченная драматическая поэма Леси Украинки называется «Оргия» (1913). В ней показано столкновение двух культур: древнегреческой, пришедшей к упадку, и культуры римской, неотесанной, жестокой, опирающейся на грубую силу солдат-завоевателей.

Основной герой драматической поэмы — греческий патриот, певец Антей, безмерно страдающий оттого, что его родная земля покорена, что мысли и чувства греческого народа заглушены.

Антей не хочет ни почестей, ни славы от иноземных захватчиков. Сотрудничество с ними он воспринимает как предательство.

Леся Украинка бичует в «Оргии» растленную теорию «всемирного господства» и исключительности той или иной расы. В уста Префекта, представителя римской военщины, вложена проповедь этих реакционных идей.

Леся Украинка поставила в своей драматической поэме проблему борьбы с идеологией захватчиков и резко осудила изменников родины, идущих на соглашение с проповедниками идеи «всемирного господства».

Поразительны были взлеты творчества Леси Украинки. И несомненно, она создала бы еще много шедевров, если бы смерть в кавказском городке Сурами (Грузия) 1 августа 1913 года не оборвала бы ее мужественную жизнь. Ей было всего сорок два года. Они наполнены непрерывными творческими поисками и непрерывной борьбой. В некрологе, посвященном памяти Леси Украинки, большевистская газета «Рабочая правда» писала, что поэтесса, «стоя близко к освободительному общественному движению вообще и пролетарскому в частности, отдавала ему все силы, сеяла разумное, доброе, вечное. Нам надо сказать ей спасибо и читать ее произведения».

АЛЕКСАНДР ДЕЙЧ

{1}

{2}

Когда Андрий Волык проходил мимо главного здания сгоревшего сахарного завода, воронье с криком взвилось над развалинами, внутри там что-то затрещало — и посыпались штукатурка и кирпич. Хотя сахарный завод, давно уже заброшенный, разрушался и зарастал травой, в пустых корпусах его время от времени слышался шум, и казалось, это гомон машин и голоса рабочих еще живут в старом помещении. Проходя мимо груды битого кирпича, белых пятен извести, полуприкрытых молодым бурьяном, мимо гнилых трухлявых желобов и черных дыр — окон, из которых будто что-то смотрело, — Андрий вспоминал прошлое. Какая-нибудь шина, блестевшая в траве, словно ползущая змея, или чугунное колесо, наполовину вросшее в землю, вызывали у него перед глазами картину шумной заводской жизни, и он видел себя у вагонеток с сахаром или у аппарата. Тогда он получал тринадцать рублей в месяц!..

— Было время, пане добродзею! [4]— говорил он громко сам себе и разглаживал седой ус.

Андрий направлялся к старому бересту на вершине холма. С него сползали заводские строения.

Налево от него серебряной рябью играл на солнце пруд, будто рыбы купались в нем, а за прудом, на другом холме, пряталась среди деревьев церковь. За берестом лежал внизу широкий зеленый луг, прорезанный излучинами синей реки. Вербы и ракиты серо-зеленым туманом катились по лугу и кое-где закрывали воду. На горизонте, в дальних окрестных селах, белели колокольни.

Было солнечное воскресное утро на Фоминой {3} . По церквам звонили. Далекие колокола гудели в ясном воздухе тихо и мелодично, и казалось, это звенит золото солнца.

Андрий глядел на развалины завода и радостно покачивал головой.

— Га! Недолго так будет!.. Они как возьмут в свои руки, быстро дадут пар…

«Они» — были немцы или чехи, а может, и евреи, приезжавшие шесть лет назад осматривать сгоревший сахарный завод. Хотя потом никто уже не интересовался развалинами, но Андрия не оставляла надежда, что вот-вот неизвестно откуда наедут паны, все починят и пустят завод.

Ну, а теперь он в этом уверен, ведь панский пастух Хома Гудзь шепнул ему эту новость. Хома хоть пасет скот, а все же ближе к панам, — ведь он трется около них. Будет завод, будет!..

Иначе, пане добродзею, сущая погибель теперь человеку: заработать негде, земли отродясь не было, подати плати, кругом нужда, а есть надо! Да! Велико ли счастье — клочок земли!.. Роются на своем наделе, а сами черные, как земля… а едят не лучше тех, у которых ничего нет… Хозяева!..

Андрий с презрением сплюнул сквозь зубы.

Вот завод — другое дело. Не страшны тебе ни засуха, ни дожди. Работа чистая, постоянная. Придет срок — получай деньги…

И он тогда пил пиво… За наличные… Чистое, золотое, холодное пиво… Тьфу!., даже слюнки текут.

Думал: «Подрастет Гафийка, наймется на завод. Где б она заработала столько!.. И скорее вышла бы замуж. А как же… Там народу много — нашелся бы и жених. Аппаратчик или слесарь… Пусть старуха не дурит головы ни себе, ни девке; хозяйский сын не возьмет бедной, не таков свет теперь. А как же…»

Его мысли текли дальше. Такие легкие, такие прозрачные, как весенний воздух…

Нет развалин. Всюду новые корпуса. Гул машин, шипение пара, множество людей — целый ад. Все движется, живет, все такое привлекательное. И он чувствует силу в руках, а во рту у него вкус холодного пива…

Последний звон замер в воздухе. Из церкви выходят. С горы до самой плотины медленно движется туча народу. Стучат деревенские сапоги, шелестят подолы, и трепещут на ветру ленты дивчат.