Уильям Коллинз - Черная ряса

— Что же тут смешного? — спросила Стелла.

— Я объявляю, моя дорогая, что в твоем полнейшем незнании света есть нечто крайне возмутительное! Если тебя поражают странности в поведении какого-нибудь попа — все равно, дитя мое, к какому вероисповеданию он ни принадлежит, — то ты не ошибешься, приписав причины, руководящие им, деньгам. Если бы Ромейн сделался баптистом или методистом, каждый преподобный отец, взявший на себя его духовное просвещение, не забыл бы, как ты, моя глупенькая, что его новообращаемый — богач. Его мысли были бы направлены на часовню, на миссию или школу, нуждающуюся в пожертвовании, и, как я в настоящее время разжигаю огонь без всякой гнусной цели, так и он кончил бы тем, что, представив свой скромный подписной лист, выдал бы себя — подобно нашему ненавистному отцу Бенвелю — двумя милыми словцами: «Пожертвуйте, пожалуйста». Нет ли у тебя еще какого предчувствия, душа моя, о котором тебе было бы приятно выслушать чистосердечное мнение твоей матери?

Стелла покорно опять взяла книгу.

— Может быть, вы и правы, — сказала она. — Будем читать наш роман.

Не успела она еще дойти до конца первой страницы, как мысли ее были снова далеко от несчастного романа. Стелла думала о том «другом предчувствии», которое возникло с последним ироническим вопросом ее матери. Смутный страх, овладевший Стеллой от нечаянного прикосновения к мальчику-французу в ее бытность в Кемп-Гилле, до сих пор время от времени омрачал ее воспоминания. Даже его смерти было недостаточно для того, чтобы уничтожить опасение, что через него может постигнуть ее какое-то неведомое несчастье в будущем.

Подобные суеверные предчувствия в ее положении были для нее самой новой слабостью; она искренне стыдилась, но все-таки они не оставляли ее.

Второй раз книга упала к ней на колени. Стелла отложила ее в сторону и подошла к окну, чтобы посмотреть на унылую осеннюю погоду.

Почти в ту же минуту горничная мистрис Эйрикорт помешала своей госпоже читать второй том романа, войдя в комнату с письмом.

— Мне? — спросила Стелла, повернувшись от окна.

— Нет, мистрис Эйрикорт.

Письмо принес один из слуг леди Лоринг, отдавши его горничной, он, по-видимому, сообщил ей нечто секретное.

Она многозначительно приложила палец к губам, отдавая письмо мистрис Эйрикорт.

Леди Лоринг писала следующее:

"Если Стелла будет с вами, когда вы получите мое письмо, не говорите ей о том, что я пишу к вам. Она, бедняжка, всегда имела безотчетное недоверие к отцу Бенвелю, и, между нами, я нахожу, что она была не так сумасбродна, как я прежде думала. Отец Бенвель неожиданно оставил нас под благовидным предлогом, удовлетворившим лорда Лоринга и не удовлетворившим меня. Не то чтобы я особенно старалась наводить справки, но сейчас из разговора с одним знакомым католиком я узнала кое-что о нем.

Отец Бенвель, моя милая, иезуит и, что всего важнее, высокопоставленное лицо в ордене, так что, вероятно, ему было необходимо скрывать от нас свое положение. У него, должно быть, были особо серьезные причины, если он занял такое сравнительно низкое положение в нашем доме.

Я не имею ни малейшей причины связывать это изумительное открытие с тягостными предчувствиями дорогой Стеллы, но, между прочим, мне хотелось бы знать, что думает об этом ее мать? Приезжайте, как можно скорей и переговорим об этом".

Мистрис Эйрикорт положила письмо в карман, спокойно улыбаясь.

Применив к письму леди Лоринг свою неизменную систему догадок, мистрис Эйрикорт разрешила тайну поведения патера без малейшего замедления.

Вероятно, отец Бенвель получил от лорда Лоринга чек на такое крупное пожертвование, что милорд счел за лучшее умолчать об этом чеке перед миледи, — вот и разрешение загадки, совершенно ясное, как солнце в полдень! Нужно ли разъяснять это леди Лоринг, так как она уже разъяснила Стелле? Мистрис Эйрикорт ответила на этот вопрос отрицательно. Как католики, старые друзья Ромейна Лоринги, естественно, радовались его обращению, но, как старые друзья жены Ромейна, они были обязаны выражать свои чувства не слишком открыто.

Чувствуя, что всякое рассуждение о поведении патера, вероятно, приведет к щекотливому предмету обращения Ромейна, мистрис Эйрикорт решилась благоразумно смолчать. Вследствие такого решения Стелла осталась неподготовленной к приближавшейся катастрофе.

Мистрис Эйрикорт подошла к дочери, все еще стоявшей у окна.

— Ну, что, душа моя, не покатаемся ли мы перед завтраком?

— Да, если вы хотите, мама.

Ответив это, она обернулась к матери.

Свет прояснившегося неба, мягкий и яркий, падал прямо на Стеллу.

Взглянув на свою дочь, мистрис Эйрикорт вдруг сделалась серьезна, зорко и внимательно рассматривала она лицо дочери.

— Разве вы видите во мне какую-нибудь чрезвычайную перемену? — спросила Стелла со слабой улыбкой.

Вместо ответа мистрис Эйрикорт ласково обняла дочь, что не соответствовало обычным проявлениям ее характера. Глаза матери остановились с томной нежностью на лице дочери.

— Стелла! — сказала она мягко и остановилась, впервые в жизни не находя слов.

Немного погодя, она начала снова:

— Да, я вижу в тебе перемену, — прошептала она, — интересную перемену, которая кое-что говорит мне. Ты угадываешь что?

Лицо Стеллы вспыхнуло и опять побледнело, она тихо склонила голову на грудь матери.

Суетная, легкомысленная и себялюбивая мистрис Эйрикорт все-таки была женщина, и всякие великие испытания и торжества в жизни женщины, подобные тем, которые скоро предстояли ее дочери, нашли в ней отголосок и затронули ее хотя и загрубевшее, но не оскверненное сердце.

— Дорогая моя, — сказала она, — ты сообщила мужу радостную новость?

— Нет.

— Почему?

— Он теперь ничем не интересуется, что бы я ему ни говорила.

— Глупости, Стелла! Ты можешь привлечь его к себе одним словом, и разве ты колеблешься произнести это слово? Тогда я скажу ему!

Стелла быстро высвободилась из нежных объятий матери.

— Если вы это сделаете, — вскричала она, — я не могу выразить, какой безучастной и жестокой я вас буду считать! Обещайте, дайте мне честное слово, что предоставите это мне!

— А ты скажешь ему сама, если я предоставлю это тебе?

— Да, когда выберу удобное время. Обещайте!

— Тише, тише, не волнуйся, моя милая, обещаю. Поцелуй меня! Я сама изволновалась! — воскликнула она, впадая в свой обычный тон. — Какой удар моему тщеславию, Стелла, надежда стать бабушкой! Я определенно должна позвать Матильду и принять несколько лавандовых капель. Послушайся моего совета, душа моя, и мы выгоним патера из дома. Когда Ромейн вернется из своего смешного затворничества, после поста, бичевания и Бог знает еще чего, образумь его и скажи ему. Подумай об этом.