Уильям Коллинз - Черная ряса

16 сентября.

Из лондонской гавани получен неудовлетворительный ответ. С Мексикой у нас незначительная торговля, и гавани в этой стране слишком плохи. Таково донесение.

17 сентября.

В Ливерпуле найден мексиканский бриг, отправляющийся в Вера Круц. Но корабль в долгах, и срок отплытия зависит от уплаты долга! Таким образом, я со спокойной совестью могу отправляться со всеми удобствами на собственной шхуне.

18 — 19 сентября.

Я устроил все свои дела, простился со знакомыми, в том числе и с добрым Мертуэтом, написал веселое письмо Стелле и завтра отправлюсь в Портсмут, сделав хороший запас водки и пороха, которыми должен заплатить за пленников.

Мне трудно решиться уехать из Англии без своего товарища в путешествиях — собаки. Но принимая во внимание рискованность предстоящего, боюсь взять своего старого друга с собой. Стелла охотно согласилась взять собаку к себе и, если мне не суждено вернуться, не расстанется с ней в память о ее хозяине. Это ребячество, но меня утешает, что я никогда не сказал грубого слова Страннику и никогда в сердцах не поднял руку на него.

Мне скажут, я распространяюсь о собаке и ни слова не сказал о Стелле! Но эти мысли нельзя выразить словами.

Вот и последняя страница моего дневника! Я запру его в ящик и, отправляясь на портсмутский поезд, завезу его к банкиру. Понадобится ли мне когда-нибудь новая тетрадь для дневника? Суеверному человеку могло бы прийти в голову считать окончание дневника за предзнаменование другого конца. Но я не обладаю пылким воображением и с надеждой смотрю в неизвестную будущность.

(Здесь в дневник вложены две бумаги, по которым видно, что прошло семь месяцев, прежде чем хозяин дневника снова принялся за него. Эти бумаги — две телеграммы, отправленные 1 и 2 мая 1864 года):

1. От Бернарда Винтерфильда. Портсмут. Англия. Мисстрис Ромейн. Сен-Жермен, близ Парижа.

«Пенроз на борту моей яхты. Его несчастный спутник умер от изнурения, и здоровье Пенроза тоже весьма слабо. Я везу его в Лондон, чтобы посоветоваться с докторами. С нетерпением ждем известий от вас. Телеграфируйте в гостиницу Дервента».

2. От мистрис Эйрикорт, Сен-Жермен. Мистеру Винтерфильду, гостиница Дервента. Лондон.

«Ваша телеграмма прочтена с радостью и переслана в Париж Стелле. Все благополучно. Но произошли странные события. Если сами не можете сейчас приехать, отправьтесь к лорду Лорингу. Он вам все расскажет».

Лондон, 2 мая 1864.

Телеграмма мистрис Эйрикорт получена после первого визита доктора Уайброва к Пенрозу. Мнение, высказанное доктором о болезни Пенроза, немного успокоило меня, как вдруг телеграмма мистрис Эйрикорт снова взволновала. Оставив Пенроза на попечение хозяйки, я поспешил к лорду Лорингу.

Было еще рано, и его сиятельство был дома. Он чуть не свел меня с ума от нетерпения своими бесконечными извинениями в том, что так непростительно перетолковал мое поведение по случаю прискорбного события со свадьбой в Брюсселе.

Я остановил поток его слов — надо отдать ему справедливость: он говорил весьма серьезно — и попросил его сказать мне, во-первых, почему Стелла в Париже?

— Стелла там с мужем, — ответил лорд Лоринг.

Голова у меня закружилась, и сердце начало усиленно биться.

Лорд Лоринг взглянул на меня, побежал к столу, накрытому для завтрака в соседней комнате, и вернулся со стаканом вина. Право, не знаю, выпил ли я его или нет. Знаю только, что мне с трудом удалось задать вопрос, состоящий из одного слова:

— Помирились?

— Да, мистер Винтерфильд, помирились перед его смертью.

Мы оба молчали минуту.

О чем он думал, не знаю. О чем думал я? В этом я не смею признаться.

Лорд Лоринг снова заговорил, выражая опасение по поводу моего здоровья. Я, как мог, объяснил свою дурноту и рассказал ему об освобождении Пенроза. Он слышал о моем предприятии еще до моего отъезда из Англии и поздравил меня с успехом.

— Это будет приятная весть для отца Бенвеля, — сказал он.

Имя отца Бенвеля рождает во мне опасения.

— Разве и он в Париже? — спросил я.

— Он уехал оттуда прошлой ночью, — ответил лорд Лоринг, — теперь он в Лондоне, насколько я могу понять, по весьма важному делу, касающемуся Ромейна.

Я тотчас подумал о мальчике.

— Ромейн в памяти? — спросил я.

— В полной памяти.

— Пока он еще в состоянии оказать справедливость, оказал ли он ее сыну?

Лорд Лоринг немного сконфузился и ответил только:

— Не слыхал.

Я был не удовлетворен.

— Вы один из самых старинных друзей Ромейна, — настаивал я, — и сами не видели его?

— Я его видел несколько раз. Но он никогда не упоминал о своих делах.

После этого он быстро переменил разговор.

— Могу я вам быть еще полезен какими-нибудь сведениями? — спросил он.

Мне хотелось узнать, каким образом Ромейн из Италии попал во Францию и как известие о его болезни в Париже было сообщено его жене.

Лорд Лоринг все рассказал мне.

— Леди Лоринг и я провели прошлую зиму в Риме, — сказал он, — и там виделись с Ромейном. Вы удовлетворены? Может быть, вам известно, что мы оскорбили его советом, данным Стелле до ее замужества? Это мы считали своею обязанностью.

Я вспомнил, что Стелла сказала о Лорингах в день ее достопамятного визита ко мне в гостиницу.

— Ромейн, вероятно, отказался бы принять нас, — продолжал лорд Лоринг, — если бы, к моему счастью, я не имел аудиенции у папы. Святой отец отзывался о нем с величайшим снисхождением и добротой и, услышав, что я еще не видал его, приказал Ромейну явиться к нам. После этого он уже не мог отказаться впоследствии принять меня и леди Лоринг. Не могу выразить вам, как нас опечалила перемена к худшему, которую мы заметили в его наружности. Доктор-итальянец, с которым он советовался, сказал мне, что биение его сердца слишком слабо вследствие продолжительных занятий, напряжения при проповеди и недостаточного питания. Он ел и пил ровно столько, чтоб не умереть, и не больше, и упорно отказывался от отдыха и перемены обстановки.

Позднее леди Лоринг, оставшейся с ним наедине, удалось заставить его отбросить сдержанность, с которой он относился ко мне, и она открыла еще причину, подтачивающую его здоровье. Я говорю не о нервных припадках, которыми он страдал в былые годы, а о впечатлении, произведенном на него вестью о рождении ребенка, принесенной ему доктором Уайбровом, которым, вероятно, руководили лучшие намерения. Это сообщение — расставаясь с женой, он не подозревал положения, в котором она находилась, — подействовало на него сильнее, чем доктор предполагал. Леди Лоринг была так неприятно поражена тем, что он ей сказал по этому поводу, что повторила мне его слова только в общих чертах. Он говорил. «Если бы я мог думать, что поступаю дурно, посвящая себя служению церкви, когда мое семейное счастье было разрушено, я поверил бы также, что рождение этого ребенка — наказание за мои грехи и предвестие моей близкой смерти. Но я не смею держаться этого взгляда. А между тем после торжественного обета, котором я связан, я не могу радоваться событию, самая мысль о котором смущает и унижает меня, как священника».