Уильям Коллинз - Новая Магдалина

— Не оставляйте меня! — закричала она. — Я не могу ждать здесь одна. Вернитесь, вернитесь!

Она встала, говоря эти слова, как будто хотела последовать за ним в столовую, если он непременно хотел уйти от нее.

Мимолетное выражение сомнения пробежало по лицу Джулиана, когда он вернулся назад и сделал ей знак присесть. Можно ли на нее положиться (спрашивал он себя), что она выдержит приближающееся испытание ее решимости, когда у Мерси не было достаточно мужества, чтобы ожидать развития событий одной в комнате? Джулиану оставалось еще узнать, что мужество женщины укрепляется вместе с событиями. Попросите ее пойти с вами по полю, на котором пасутся смирные коровы, и сомнительно, чтобы из десяти раз девять она сделала это. Попросите ее, как пассажирку на горящем корабле, помочь подать пример спокойствия другим, и наверное девять раз из десяти она сделает это. Как только Джулиан сел возле нее, она совсем успокоилась.

— Вы уверены в вашей решимости? — спросил он.

— Уверена, — отвечала она, — пока вы не оставите меня одну.

Разговор между ними на этот раз прекратился. Они сидели, молча глядя на дверь, ожидая прихода Ораса.

Буквально через несколько минут внимание их было привлечено отчетливым стуком колес экипажа, приближавшегося к дому.

Экипаж остановился, раздался звонок, парадная дверь отворилась. Приехали гости? Не слышно было ничьих голосов, слуги не прошли по передней. Наступила продолжительная тишина. Экипаж оставался у двери. Вместо того, чтобы привезти кого-то в дом, он, очевидно, должен был кого-то увезти.

Потом слуга подошел к парадной двери. Они опять прислушались. Опять никаких шагов слышно не было. Дверь заперли, слуга вернулся в переднюю, экипаж уехал. Судя по звукам, никто не приехал в дом и никто не выехал из дома.

Джулиан посмотрел на Мерси.

— Понимаете вы это? — спросил он.

Она молча покачала головой.

— Если кто-нибудь уехал в экипаже, — продолжал Джулиан, — то, наверно, не мужчина, а то бы мы слышали его шаги в передней.

Заключение, сделанное ее собеседником в связи с тихим отъездом предполагаемого гостя, возбудило внезапное сомнение в душе Мерси.

— Пойдите и узнайте! — сказала она с жаром.

Джулиан вышел из комнаты и вернулся опять после краткого отсутствия с признаками сильного волнения в лице и в поведении.

— Я сказал вам, что опасаюсь самых ничтожных событий, происходящих вокруг нас, — сказал он, — событие, вовсе не незначительное, случилось сейчас. Экипаж, приближение которого мы слышали, оказался кебом, за которым было послано. Лицо, уехавшее в нем…

— Женщина, как вы предполагали?

— Да.

Мерси с волнением встала со своего кресла.

— Это не может быть Грэс Розбери! — воскликнула она.

— Это Грэс Розбери.

— Она уехала одна?

— Одна, после свидания с леди Джэнет.

— Она уехала добровольно?

— Она сама послала слугу за кебом.

— Что это значит?

— Бесполезно спрашивать. Мы скоро узнаем.

Они опять сели, ожидая, как уже ожидали прежде, устремив взоры на дверь библиотеки.

Рассказ наш оставляет Джулиана и Мерси на некоторое время и переносится к верхним этажам дома, следуя за ходом событий в комнате леди Джэнет.

Горничная передала записку своей барыни Мерси, а потом ушла исполнять второе поручение к Грэс Розбери в будуар. Леди Джэнет сидела за своим письменным столом, ожидая прихода женщины, которую она позвала к себе. Только одна лампа разливала свой слабый, мягкий свет на книги, картины и бюсты, окружавшие хозяйку, оставляя дальний конец комнаты, в котором стояла постель, почти в темноте. Произведения искусства — скульптуры, портреты, книги — все подарки авторов. Леди Джэнет заполнила свою спальню предметами, которые навевали воспоминания о различных людях, которых она знала в продолжение своей жизни, всех более или менее знаменитых, многих из них в это время уже не было в живых.

Она сидела у письменного стола, откинувшись на спинку кресла, — живое олицетворение картины, набросанной описанием Джулиана. Глаза ее были устремлены на фотопортрет Мерси, который лежал на маленькой позолоченной подставке, что позволяло леди Джэнет любоваться им при полном свете лампы. Веселое, подвижное лицо старой леди было необычно расстроенным. Лоб был нахмурен, взгляд суров, все лицо походило бы на маску, выражавшую готовность к противоборству и сдерживаемое бешенство, если б не блеск и жизнь, еще сверкавшие в глазах. Было что-то невыразимо трогательное во взгляде, который был устремлен на портрет с выражением любви и нежного упрека. Опасность, которой Джулиан так благоразумно опасался, заключалась в других чертах лица. Любовь, которую он так верно описал, выражалась в одних глазах. Они еще говорили о жестоко оскорбленной привязанности, составлявшей одну неизмеримую радость, одну неистощимую надежду последних лет жизни леди Джэнет. Лоб не выражал ничего, кроме твердой решимости держаться обломков этой радости, расшевелить потухшую золу этой надежды. Сжатые губы только красноречиво выражали непреклонную решимость оставить без внимания ненавистное настоящее и спасти священное прошлое.

«Мой кумир может быть потрясен, но никто из вас этого не узнает. Я остановлю ход открытий, я погашу свет истины. Я глуха к вашим словам, я слепа к вашим доказательствам. Мне уже семьдесят лет, и мой кумир — это моя жизнь. Он по-прежнему останется моим кумиром».

Тишина в спальне была прервана звуками женских голосов за дверью.

Леди Джэнет тотчас встала и схватила фотографию Мерси. Она положила ее изображением вниз между бумагами на столе, но потом вдруг передумала и спрятала между густыми складками кружев, окружавшими ее шею и грудь. В этом поступке, в внезапном смягчении выражения глаз, сопровождавшем его, заключался целый мир любви. Через минуту леди Джэнет опять надела маску. Всякий поверхностный наблюдатель, увидевший ее теперь, сказал бы: какая суровая женщина!

Дверь отворила горничная. Грэс Розбери появилась в комнате.

Она вошла быстро, с вызывающим видом и надменно подняв голову. Она шумно опустилась на стул, на который леди Джэнет молча указала ей, она ответила на вежливый поклон леди Джэнет, слегка кивнув головой и улыбнувшись. Каждое движение и каждый взгляд маленькой, исхудалой, бледнолицей, бедно одетой женщины выражал дерзкое торжество и говорил так ясно, как слова: "Настала моя очередь! "

— Я очень рада явиться к вашему сиятельству, — начала она, не дав времени леди Джэнет заговорить первой, — я считала бы своей обязанностью просить свидания, если б вы не прислали вашу горничную пригласить меня сюда.

— Вы считали бы своей обязанностью просить свидания? — очень спокойно повторила леди Джэнет. — Почему?