Айрис Мердок - Море, море

Я упомянул историю и перепады, и позже мне в самом деле казалось, что за эти дни я заново пережил всю историю моей любви к Хартли — не только давние времена, но и все промежуточные годы. С каждым днем, с каждым часом я вспоминал все новые подробности. К вечеру второго дня Хартли ненадолго разговорилась; перед тем она словно бы о чем-то размышляла, и эти свои размышления теперь облекла в слова. Так состоялся диалог, закончившийся крайне плачевно.

Мы сидели на полу — она на матрасе, я на голых досках, вытянув ноги, лицом к длинному окошку, выходящему в гостиную. Внутренняя комната, и всегда полутемная, тонула в сумерках, но вечернее солнце проникало сюда в виде тусклого теплого свечения. Я коснулся руки Хартли. Всем телом я ощущал, что она рядом.

— Хартли, милая, мой халат тебе очень к лицу, но неужели тебе никогда не хочется его снять?

— Мне холодно.

— Ты еще не чувствуешь, что ты здесь дома?

— По-твоему, самое главное — что с моей стороны было ошибкой не выйти за тебя замуж.

— Ошибка-то была. Но сейчас самое главное — исправить ее.

— Просто тебе нужен кто-то, с кем можно вспоминать прошлое.

— Ну, это уж нечестно, когда я так хочу говорить о будущем, только ты вот не хочешь!

— Ты на меня в обиде за то, что ушла.

— Ага, так ты признаешь, что ушла?

— Наверно, так. Давно это было.

— Ты сказала, что я тебе изменю.

— Разве? Не помню.

(Я-то всю жизнь исходил из этих ее слов, а она их не помнит!)

— Наверно; сказала, я только знаю, что чувствовала себя виноватой.

— Потому что сделала мне больно?

— Да. Я всегда чувствовала себя виноватой и думала, что ты осуждаешь меня. И мне нужно было как-то защититься мыслью, что ты меня ненавидишь.

— Но как это могло тебя «защитить»?

— Когда я тебя увидела в деревне, я подумала, что ты меня видел и нарочно не узнал, потому что ненавидишь меня.

— Не мог я тебя ненавидеть, моя родная, ни одной минуты.

— Мне нужно было так думать.

— Но почему?

— Чтобы быть уверенной, что ты действительно ушел, что все действительно кончено. Чтобы вроде как умертвить это в памяти.

— Ох, Хартли, для меня оно никогда не кончалось, в моей памяти никогда не умирало. Значит, ты обо мне скучала, боялась обо мне думать? Разве это не доказательство, что ты меня любишь?

— А мне все-таки кажется, что ты меня ненавидишь. Обижен на меня.

— Теперь? Да ты с ума сошла.

— Если б не обида, ты бы не был такой недобрый.

— Хартли, не мучь меня, ты рассуждаешь как ненормальная.

— Либо это любопытство, как у туриста, ты меня осматриваешь, осматриваешь мою жизнь и чувствуешь свое превосходство.

— Хартли, перестань! Или ты нарочно стараешься меня уязвить? Уж если кто недобрый, так это ты. Мы связаны вечными узами, ты это знаешь, это ясно как день, яснее Иисуса. Я хочу, чтобы ты стала наконец моей женой, чтобы обрела во мне успокоение. Я хочу заботиться о тебе всю жизнь, пока не умру.

— Мне бы самой поскорее умереть.

— Замолчи, ради Бога.

— Хоть бы все поскорее кончилось. Я свою жизнь прожила. Хоть бы кто-нибудь убил меня.

— Значит, он грозил тебя убить?

— Нет, нет, это все у меня в мыслях.

— Вернуться ты сейчас не можешь, я тебя не отпущу, даже если я тебе не нужен. Это же так просто, ты сама все усложняешь.

— Это ты все усложняешь по-своему, изворачиваешься, извиваешься, как угорь. Это в тебе всегда было, я помню.

— Ну вот, теперь я угорь, этого еще не хватало. Когда речь шла о тебе, я не изворачивался и не извивался. Я всегда хотел тебя, и только тебя. Я-то был верен. Я-то не женился.

— Ну так жил с женщинами, хотя бы с той старой актрисой.

— Пусть так, но я ведь не мог тебя найти. Как ни старался, как ни искал, а в глубине души не терял надежды, поэтому, может быть, я тебя и нашел.

— Я была несправедлива к Бену.

— О Господи, опять ты про Бена. Бена больше нет.

— Он так мучился, когда Титус исчез, это было вроде епитимьи.

— Допускаю, но он заслужил свою муку, он сам выжил Титуса и, поверь, был очень рад.

— Нет, нет, не так уж плохо он обращался с Титусом, как я сказала. Он был с ним строг…

— Не строг, а жесток. И с тобой тоже. Не заступайся за него. И давай не будем больше говорить про этого негодяя.

— Из общества защиты детей никто не приходил, это я только так сказала.

— К черту общество защиты детей. Мне плевать, приходили они или нет.

— Но я сказала, что приходили, а этого не было.

— Если и не приходили, так следовало прийти.

— Но это была неправда.

— Зачем тебе нужно обелять этого мерзкого, жестокого человека? Титус его ненавидит. Какие еще нужны доказательства? По-моему, никаких.

— У Бена, кроме меня, никого нет на свете. И ничего нет.

— Не умрет, перебьется. А я как? Почему бы для разнообразия не пожалеть меня? Старый актер, может ли быть фигура более жалкая? Что у меня осталось, кроме воспоминаний? Я расстался со своей властью и славой — ради чего, и сам не знал, а оказалось — ради тебя. Теперь ты уж не можешь меня подвести.

— Ты в Бога веришь?

— Нет.

— А я, кажется, верю в Иисуса Христа. Во что-то нужно верить, держаться за что-то. Без Бога люди посходили бы с ума, разве нет? Мы с тобой когда-то говорили об этом, да?

— Я рад, что ты помнишь эти разговоры. А помнишь нашу конфирмацию? Это было для нас важное событие, верно? «О дух святой, на нас сойди…»

— Я, кажется, верю в отпущение грехов.

— Ну, в это нам всем не мешает верить.

— Любовь искупительная, это ведь что-то значит?

— Только не говори мне, что собираешься искупить любовью грехи Бена! А мои грехи ты не хочешь искупить?

— Его никто, кроме меня, не полюбит.

— Иисус полюбит.

— Нет, понимаешь ли, для Бена мне самой приходится быть Иисусом.

— Право же, родная, ты городишь чепуху. Ну подумай сама. Неужели тебе самой не ясно, что Бен вздохнул бы свободно, если б ты от него ушла? Да ты, черт возьми, уже ушла от него. Не так уж ты ему нужна. Сам он, может быть, и не прогнал бы тебя, но теперь, раз ты сбежала, он только рад будет.

— Ты стараешься сделать его нереальным, а он настоящий.

— Настоящее становится нереальным, когда приближаешься к истине.

— Наша любовь не была настоящей, это было ребячество, вроде игры, мы были как брат с сестрой, мы тогда не знали, что такое любовь.

— Хартли, ты же знаешь, что мы любили друг друга.

— Да, но любовниками мы не были, и очень жаль.

— Я думал, ты не хочешь, я-то хотел… О черт!..

— Мы были детьми. Ты не стал частью моей настоящей жизни.

— То, что ты называешь твоей настоящей жизнью, было, судя по всему, сущим адом. Ты сама это сказала. Счастливая женщина не станет мечтать о смерти.

— Напрасно я тебе столько рассказала, я еще об этом пожалею. Конечно, это сплошная путаница, но это моя путаница, я в ней живу. Не могу я из нее выскочить, сбросить ее с себя, как разбитую скорлупу.