Джером Джером - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Ей было около тринадцати лет, когда приехали дамы и господа из Парижа. Это, конечно, были не настоящие дамы и господа. Всего лишь небольшая компания художников в поисках новых сюжетов. Они «сделали» побережье и деревянные домики на узких улочках, и один из них предложил обследовать уединенные, неизведанные земли глубинки. На девочку они наткнулись, когда та сидела на старом сером камне и читала что-то в древней на вид книге, — и она поднялась и сделала им реверанс. Она никогда не испытывала страха. Она сама возбуждала страх. Нередко с легкой грустью смотрела она вслед улепетывающим от нее детям. Но тут, конечно, ничего нельзя было поделать. Она — фея. Она не причинила бы им никакого зла, но невозможно ожидать, чтобы они в это поверили. Перемена была восхитительна: встретить человеческих существ, не визжащих и не бормочущих второпях «отче наш», а отвечающих на улыбку улыбкой. Они спросили, где она живет, и она показала. Они остановились в Аван-а-Кристе; и одна из дам осмелела настолько, что поцеловала ее. Смеясь и болтая, они все вместе спустились с холма. Мадам Лявинь они застали за работой в огородике. Мадам Лявинь сняла с себя всякую ответственность. Решать самой Сюзанне. Дело в том, что им хотелось бы нарисовать, как она сидит на том сером камне, где они ее обнаружили. Конечно, позволить им было лишь любезно; а потому на следующее утро она была там и ждала их. Они дали ей монету в пять франков. У мадам Лявинь возникли сомнения, как с нею поступить, но отец Жан поручился за то, что это — добрые республиканские деньги; и с каждым днем черный чулок мадам Лявинь, который она каждую ночь вывешивала в трубу, стало оттягивать все ниже и ниже.

Кто она такая, обнаружила дама, поцеловавшая ее первой. Они и так все с самого начала чувствовали, что она фея, и что «Сюзанна» не может быть ее истинным именем. Они обнаружили его в «Гептамероне [175] гептамерон — (греч.) семь дней; здесь: истории, рассказанные за семь дней, по аналогии с известным «декамероном» средневекового итальянского писателя Бокаччо, где были собраны истории, якобы рассказанные за десять дней странствующего монаха Боннэ, в коем записаны многочисленные похождения достославного и могущественного Рианса — короля Бретани», на который один из них наткнулся на Кэ-о-Флёр [176] Кэ-о-флер — (франц. «Набережная цветов») название улицы в Париже и прихватил с собой. Там подробно рассказывалось о Белых Дамах, и там же была описана она. Ошибки быть не могло: тело — прекрасно, подобно иве, колышимой ветром; белые ступни способны пройти, не обронив росы с травы; глаза — сини и глубоки, будто горные озера; золотые локоны, к которым ревновало солнце.

Все стало совершенно ясно. Она — Мальвина, некогда фаворитка Гарбундии — королевы Белых Дам Бретани. По причинам, дальнейший намек на которые воспрещала учтивость, она сделалась скиталицей и никто не знал, что с нею сталось. А теперь вот волею каприза она явилась в виде маленькой бретонской девочки-крестьянки неподалеку от мест своей былой славы. Они стали пред нею на колени, предлагая свое подданство, а все дамы поцеловали ее. Господа компании думали, что наступит и их черед. Но этого не произошло. И помехой тому послужила не их собственная стеснительность — нужно отдать им здесь должное. Дело было так, словно некую юную королеву, сосланную и безвестную среди чужих людей, неожиданно узнала небольшая группа случайно проезжавших мимо верноподданных. А потому, вместо веселья и смеха, как намечалось, они остались стоять с непокрытыми головами; и никому не хотелось заговаривать первым.

Милостивым жестом она распустила их — или хотя бы попыталась. Но внушила всем свое желание сохранить дело в тайне. И отпущенные таким образом, они вернулись в деревню на удивление трезвой маленькой компанией, испытывая все те чувства, что переживает честной люд, будучи допущен взглянуть одним глазком на высшее общество.

Приехали они и на следующий год — по крайней мере некоторые из них — и привезли платье, более достойное Мальвины. Это было всё, на что только способен оказался Париж в попытке приблизиться к истинному и оригинальному костюму, как он был описан добрым монахом Боннэ — сотканному за одну ночь из лучей луны колдуном-пауком Караем. Мальвина приняла его с милостивой благодарностью и была явно довольна оказаться вновь в одеянии себе под стать и приличествующем ее сану. Платье было спрятано для нечастых случаев в место, о котором знала лишь сама Мальвина. Но по нижайшей просьбе дамы, поцеловавшей ее первой, чьей специальностью были феи, Мальвина дала согласие надеть его, чтобы позировать для портрета. Картину и по сей день еще можно увидеть в «Palais des Beaux Arts» [177] Palais des Beaux Arts — (франц.) «Дворец изящных искусств», по-видимому, название местного художественного музея в Нанте («Бретонский» зал). Изображена на ней одинокая маленькая фигурка, стоящая прямо, словно стрела, посреди лишенного деревьев верескового луга. O платье ее говорят, что оно выписано совершенно чудесно. «Мальвина Бретонская» — гласит надпись под картиной, а дата стоит «тысяча девятьсот тринадцатый год».

На следующий год Мальвины там не стало. Мадам Лявинь, сложив вместе узловатые руки, пробормотала свою последнюю «Отче наш». Père [178] père — (франц.) отец Жан стал настаивать на монастыре. Но впервые она заупрямилась с ним. Будто какая-то блажь нашла на ребенка. Что-то, явно связанное для нее с бескрайними и безлесыми лугами, поднимавшимися к югу туда, где их венчал древний менгир короля Тарамиса. Мягкий старик, по обыкновению, уступил. Покамест имелись небольшие сбережения мадам Лявинь. Запросы у Сюзанны были немногочисленны. С редкими необходимыми покупками отцу Жану под силу было справиться самому. С приходом зимы он вновь поставит этот вопрос, и тогда уж будет вполне тверд. Теперь же как раз стояли те летние ночи, в какие Сюзанна так любила бродить по округе. Что же до опасности! Не было ни одного парня на десять лье вокруг, который не пробежал бы лишнюю милю, лишь бы не проходить даже среди бела дня мимо той хижины, что стояла там, где вересковые луга ныряют вниз к побережью моря.

Но можно прийти к выводу, что даже фея может почувствовать себя одинокой. Особенно отверженная фея, как бы повисшая между землей и небом, знающая, что смертным девушкам уготованы поцелуи и ласки, тогда как собственные ее товарищи скрываются от нее. Возможно, ей пришла в голову мысль: а вдруг после всех этих лет они уже простили ее? Ведь, согласно преданиям, это было местом их встреч, особенно в пору самых коротких ночей. Теперь-то людскому глазу редко доведется хотя бы мельком увидеть сияние их одежд, но высоко на безлесой вересковой пустоши все еще можно услышать, — стоит лишь набраться храбрости, — ритм их ног, танцующих под музыку Дамы Источника. Если поискать их и тихонечко позвать, не откроются ли они ей, не дадут ли вновь место в своем вихрящемся кругу? Есть мысль, что надежды могло прибавить и платье из лунного света. Признает же философия, что если человек хорошо одет, то это придает ему уверенности в себе.