Джером Джером - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Что это вы делаете с велосипедом? — спросил он, подойдя.

— Да вот, хочу отвезти его в сарай, чтобы на дороге не мешался.

Всем своим видом я пытался показать, что вполне сознательно и от чистого сердца оказываю услугу железнодорожным служащим, за что заслуживаю самых добрых слов, однако благодарности от фельдмаршала я не дождался.

— Это ваш велосипед? — поинтересовался он.

— Не совсем.

— Чей же?

— Не могу вам сказать. Не знаю.

— Откуда он у вас? — последовал очередной вопрос. Фельдмаршал бил в точку.

— Я взял его в поезде, — с обидой в голосе ответил я. — Дело в том, что я ошибся…

Он не дал мне закончить. «Я так и думал», — сказал он и засвистел в свисток.

Воспоминания о дальнейших событиях, признаться, — не из самых приятных. По какому-то поразительному стечению обстоятельств — не зря же говорят, что Провидение хранит некоторых из нас — эта история случилась в Карлсруэ, где у меня был знакомый, занимавший довольно крупный пост. Что ожидало меня, произойди эта история с велосипедом не в Карлсруэ или не окажись в это время моего знакомого дома, — не хочется даже думать; по счастью, однако, знакомый мой вмешался, и я, как говорится, еле ноги унес. Хотелось бы добавить, что покинул я Карлсруэ с незапятнанной репутацией, но это не соответствует действительности. И по сей день в тамошних полицейских кругах моя безнаказанность расценивается непоправимой ошибкой следствия.

Но эти два мелких правонарушения меркнут перед леденящими кровь преступлениями, совершенными Джорджем. История с велосипедом так нас потрясла, что мы потеряли Джорджа. Естественно было бы предположить, что он поджидает нас где-нибудь возле здания суда, но тогда нам это не пришло в голову. Мы подумали, что до Бадена он решил добираться самостоятельно, и, погорячившись — уж очень хотелось как можно скорее покинуть Карлсруэ, — мы вскочили в первый же баденский поезд. Когда Джорджу надоело нас ждать, он вернулся на вокзал и обнаружил, что нет ни нас, ни нашего багажа. Его билет был у Гарриса; все наши деньги хранились у меня, так что в кармане у Джорджа оставалась лишь кое-какая мелочь. Посчитав отсутствие денег смягчающим вину обстоятельством, он встал на путь преступлений и совершил такое, что, когда мы с Гаррисом прочли составленный в полиции протокол, волосы у нас обоих встали дыбом.

Необходимо пояснить, что передвижение по Германии сопряжено с известными трудностями. Вы покупаете билет до места назначения, полагая, что больше ничего не потребуется, но не тут-то было! Прибывает поезд, вы пытаетесь сесть в него, но кондуктор останавливает вас величественным жестом: «Что у вас на проезд?» Вы предъявляете билет, после чего узнаете, что сам по себе билет — пустая формальность: купив его, вы делаете лишь первый шаг к цели; нужно вернуться в кассу и приобрести так называемый «Schnellzug Karte» [27] Здесь «доплата за скорость» (нем.). . «Доплатив за скорость» и получив еще один билет, вы по наивности полагаете, что ваши мытарства позади, однако не торопитесь: в вагон вас, конечно, пропустят, но не более того, сидеть вам нельзя, стоять не положено, ходить запрещено. Необходим еще один билет — «плацкарта», который гарантирует сидячее место до определенной станции.

Я нередко задумывался над тем, что остается делать человеку, купившему самый обыкновенный билет. Разрешат ли ему бежать за поездом по шпалам? Сможет ли он, наклеив на себя ярлык, сдать самого себя в багаж? И что станет с человеком, который, «доплатив за скорость», не пожелает или не сможет купить плацкарту разрешат ли ему устроиться на багажной полке или повисеть за окном?

Что же касается Джорджа, то денег у него хватило только на билет в вагоне третьего класса в почтовом поезде. Чтобы избежать расспросов кондуктора, он подождал, пока поезд тронется, и на ходу вскочил в вагон.

Это было его первое преступление:

а) посадка на поезд во время движения;

б) невзирая на предупреждение должностного лица.

Второе преступление:

а) проезд в поезде более высокой категории, чем указанная в билете;

б) отказ заплатить разницу по требованию должностного лица.

(Джордж уверяет, что «не отказывался», а просто сказал, что у него нет денег.)

Третье преступление:

а) проезд в вагоне более высокой категории, чем указанная в билете;

б) отказ заплатить разницу по требованию должностного лица.

(Здесь Джордж также указывает на неточность протокола. Он вывернул карманы и предложил кондуктору все, что у него было, — около восьми пенсов немецкими деньгами. Сказал, что поедет в третьем классе, но третьего класса в поезде не было. Сказал, что поедет в багажном вагоне, но об этом не могло быть и речи.)

Четвертое преступление:

а) занятие неоплаченного места;

б) хождение по коридору.

(Поскольку у него не было ни денег, ни плацкарты, ничего другого ему не оставалось.)

Но в Германии на объяснениях далеко не уедешь, и путешествие из Карлсруэ в Баден оказалось для Джорджа, должно быть, самым дорогим в жизни.

Размышляя о том, с какой легкостью в Германии можно преступить закон, неизменно приходишь к выводу, что для молодого англичанина Германия — сущий рай. Студенту-медику, завсегдатаю ресторанов Темпля, или морскому офицеру, приехавшему в отпуск, жизнь в Лондоне кажется пресной и однообразной. Ведь для истинного британца удовольствие только тогда удовольствие, когда оно запрещено законом. Все, что разрешено, его не устраивает. Он только и думает, как бы нарушить закон. Однако в Англии тут особо не разгуляешься — чтобы попасть в переделку, надо изрядно потрудиться.

Как-то мы беседовали на эту тему с нашим церковным старостой. Было это утром десятого ноября, накануне студенты отмечали свой праздник, и мы не без интереса просматривали раздел полицейской хроники. Накануне вечером у входа в театр «Крайтирион» была, по старой доброй традиции, задержана компания молодых людей.

У моего друга-старосты были собственные сыновья соответствующего возраста, а у меня жил племянник, оставленный на мое попечение любящей мамашей, которая со свойственной ей наивностью полагала, что ее чадо поселилось в Лондоне с единственной целью овладеть профессией инженера. По счастливой случайности наших питомцев среди доставленных в участок не оказалось, и мы, с облегчением вздохнув, пустились в рассуждения о безрассудстве и распущенности юного поколения.

— Просто поразительно, — сказал мой друг-староста, — насколько «Крайтирион» верен своим традициям. Ведь то же самое творилось там и в дни моей юности; каждый спектакль обязательно кончался скандалом.

— Как это нелепо, — отозвался я.

— И как однообразно! Вы и представить себе не можете, — продолжал он, и на его изборожденном морщинами лице появилось мечтательное выражение, — как могут надоесть прогулки от Пикадилли до здания суда на Вайн-стрит. А что оставалось делать? Разобьешь, бывало, уличный фонарь, так нет: придет фонарщик и установит новый. Оскорбишь полицейского, а он и глазом не моргнет — то ли не понимает, что его оскорбляют, то ли просто виду не показывает. Можно было, конечно, подраться со швейцаром из «Ковент-Гардена», как говорится, под настроение. Обычно брал верх он, и тогда приходилось выкладывать пять шиллингов; если же оказывались сильнее вы, то — полсоверена. Меня это развлечение никогда особенно не привлекало. Как-то я попытался угнать двуколку — в наше время это считалось высшей доблестью. Было это поздно вечером, стояла двуколка у пивной на Дин-стрит. Не успел я доехать до Голден-сквер, как меня остановила какая-то старушка с тремя детьми — двое хныкали, а третий спал на ходу. Избавиться от нее мне не удалось: прежде чем я успел что-либо предпринять, она запихала внучат в кеб, записала мой номер, сунула мне деньги, переплатив якобы целый шиллинг, и велела ехать в район Северного Кенсингстона. На деле Северный Кенсингстон обернулся Уилсденом. Лошадь устала, добирались мы туда больше двух часов. Более медлительных кляч я в жизни своей не видал. Раза два я принимался было уговаривать ребятишек вернуться к бабушке, но стоило мне только открыть дверцу, как самый маленький начинал горько плакать; пытался я пересадить их к другим извозчикам, но те отвечали мне словами популярной тогда песенки: «Эй, Джордж! Попроси чего-нибудь попроще!» Один извозчик предложил передать моей жене прощальное письмо а другой пообещал собрать поисковую группу и откопать меня по весне. Когда я влезал на козлы, то воображал, как ко мне сядет какой-нибудь злющий старый полковник, а я умчу его за дюжину миль от того места, куда должен был отвезти, брошу на произвол судьбы и, осыпаемый проклятиями, уеду. Что бы из этого вышло — сказать трудно, ведь многое зависело от самого полковника. Но мне и в голову не могло прийти, что я повезу малолеток, да еще в такую даль. Нет, — закончил мой друг церковный староста, глубоко вздохнув, — в Лондоне любителям нарушать порядок не развернуться.