Чарльз Диккенс - Избранные романы в одном томе [компиляция]

В одном из приделов церкви была когда-то рыцарская часовня, и там, опоясанные мечами, закованные в латы, как и при жизни, сложив на груди руки, скрестив ноги, покоились на каменных ложах статуи рыцарей — участников крестовых походов. Около некоторых гробниц на ржавых крюках висело рыцарское вооружение, шлемы, кольчуги. Поломанные, ветхие, они все еще сохраняли свою былую грозность. Так, кровавые деяния людей переживают их, и тяжкие следы войн и насилий остаются на земле и после того, как люди, творившие это зло, давно превратились в прах и тлен.

Девочка села среди застывших в неподвижности надгробных фигур, которые, мнилось ей, сообщали такую тишину этой древней часовне, какой не было больше нигде, — с чувством благоговейного страха, смягченного восхищением, осмотрелась по сторонам и поняла, что теперь ее осенит счастье и покой. Она взяла библию с полки, прочитала несколько страниц, потом опустила книгу на колени и стала думать о грядущих весенних днях, о веселой летней поре, о косых лучах солнца, которые тронут эти спящие фигуры, о листьях, которые будут трепетать в окнах и играть с собственной тенью на освещенных плитах пода, о пении птиц, о распускающихся на воле почках и бутонах, о легком ветерке, который залетит сюда и осторожно шелохнет ветхие хоругви у нее над головой. Часовня наводила на мысли о смерти. Ну что ж! Пусть люди умирают — часовня эта останется. Все, что здесь видит глаз, что слышит ухо, будет и дальше жить с такой же безмятежностью. И разве покоиться здесь сном так уж мучительно?

Девочка медленными шагами, часто оборачиваясь, вышла на воздух, подошла к низенькой двери, которая, очевидно, вела на колокольню, и стала взбираться в темноте по винтовой лестнице, то заглядывая вниз в узкие амбразуры, то поднимая голову к пыльным колоколам, тускло поблескивающим в вышине. Наконец последняя ступенька, и она очутилась на самом верху колокольни.

О, этот внезапный разлив света! Эти чистые краски лесов и полей, убегающих вдаль до голубой линии горизонта! Стада на пастбищах, дым между деревьями, поднимающийся будто откуда-то из-под земли, дети, по-прежнему поглощенные своей игрой, — сколько красоты и мирного счастья было во всем этом! Глядишь, и словно возвращаешься от смерти к жизни и словно ощущаешь свою близость к небу!

Когда она спустилась на паперть и заперла церковные двери, детей на кладбище уже не было. Из школы доносился оживленный гул голосов — ее друг приступил к занятиям в тот день. Вот голоса послышались громче; она оглянулась и увидела, как мальчики гурьбой высыпали на улицу и с веселыми криками разбежались кто куда. «Я рада, что они проходят мимо церкви по дороге в школу. Это очень хорошо», — подумала девочка и, остановившись, представила себе, как их голоса, проникая в часовню, будут постепенно замирать вдали.

В тот день она еще и еще раз украдкой пробралась в церковь почитать все ту же книгу и посидеть наедине со своими спокойными мыслями. И когда сумерки сгустились, когда тени надвигающейся ночи придали еще больше торжественности этой древней обители, она, ничего не боясь, продолжала сидеть в темноте, словно прикованная к месту. Там беглянку и разыскали и увели домой. Весь этот вечер личико у нее было счастливое, хоть и бледное, но когда учитель нагнулся поцеловать ее на ночь, ему показалось, будто он ощутил вкус слез у себя на губах.

Для бакалавра, погруженного во множество самых разнообразных дел, древние монастырские развалины служили предметом живейшего интереса и неиссякаемым источником радостей. Гордясь ими, подобно многим людям, которые всегда готовы превозносить достопримечательности своего маленького мирка, он взялся за изучение истории этой церкви и проводил не один летний день в ее стенах, не один зимний вечер у камина в доме священника, с увлечением знакомясь со здешними преданиями и легендами.

Поскольку бакалавр не принадлежал к числу беспощадных педантов, срывающих с прекрасной истины даже самые легкие покровы, которые время и пылкая людская фантазия любят набрасывать на эту богиню и которые подчас бывают ей весьма к липу, ибо они, словно воды из ее родника, придают новое очарование прелестям, наполовину утаенным, наполовину угаданным, и пробуждают в человеке интерес и пытливость, а не чувство скуки и равнодушия, — итак, поскольку нашему бакалавру, в противоположность этим суровым и черствым буквоедам, приятно было видеть истину увенчанной скромными полевыми цветами, которые сплетает ей в гирлянды изустное предание и которые обычно чем безыскусственнее, тем свежее, — он осторожно ступал по пыли веков, осторожно касался этой пыли руками, чтобы не разрушить ни одного из воздвигнутых над ней воздушных чертогов, служивших пристанищем добрым, любовным чувствам. Так, например, когда речь однажды зашла о древней каменной гробнице, где, согласно легенде, лежали кости некоего барона, который, опустошив огнем, и мечом многие чужеземные страны, вернулся умирать домой, преисполненный скорби и раскаяния, бакалавр не внял новейшим домыслам ученых археологов, утверждавших, будто бы в этой гробнице схоронен кто-то другой, а тот барон якобы сложил голову на поле брани со скрежетом зубовным и со страшными проклятиями на устах, — нет! он не внял этому и продолжал отстаивать свое, говоря, что легенда не грешит против истины, и что, покаявшись в грехах, барон творил потом много добра и мирно испустил дух, и если только баронам не заказан вход в рай, то, значит, и этот обрел там покой. Точно так же, когда ученые мужи доказывали и утверждали, будто бы потайной склеп в церкви хранит останки отнюдь не той старушки, которая была повешена и четвертована по повелению славной королевы Бесс за то, что она утолила голод и жажду горемычного монаха [577] …останки… старушки, которая была повешена и четвертована по повелению славной королевы Бесс за то, что она утолила голод и жажду горемычного монаха… — Королева Бесс — королева Елизавета. В период войны с Испанией (крупнейшим ее событием был разгром англичанами Великой Армады в 1588 году) католики рассматривались в Англии как иностранная агентура и подвергались преследованиям властей. В Англии в этот период имело место несколько католических заговоров, католические страны засылали в страну немало агентов, главным образом из ордена иезуитов, члены которого проходили специальную военную и шпионскую подготовку. Здесь речь идет, очевидно, об одном из таких агентов-иезуитов. , упавшего без сил у ее порога, бакалавр торжественно и во всеуслышание заявлял, что их церковь приняла прах этой злосчастной старушки и что останки ее, собранные ночью у четырех городских ворот, были тайком доставлены сюда и здесь преданы погребению. Больше того — бакалавр (приходивший в крайнее волнение, как только об этом заходила речь) отрицал величие королевы Бесс и воздавал славу женщине, может быть и самой незаметной во всех королевских владениях, но наделенной отзывчивым и добрым сердцем. Что же касается утверждения, будто бы под надгробной плитой возле паперти похоронен вовсе не тот скряга, который лишил наследства своего единственного сына, а деньги оставил церкви на новые колокола, бакалавр охотно соглашался с этим и даже высказывал сомнение, мог ли такой человек быть родом из здешних мест. Короче говоря, ему хотелось, чтобы каждая надгробная плита, каждая медная дощечка с эпитафией увековечивали память только тех людей, чьи деяния должны были пережить их самих. Обо всех прочих он предпочитал не вспоминать. Пусть лежат в этой освященной земле, но лежат глубоко, так, чтобы мир никогда больше не услыхал их имен.