Джозеф Киплинг - Избранные произведения в одном томе

— Пойдем прогуляться в парк, — сказал Торпенгоу, — ты ни разу не выходил из дома с тех пор, как это случилось.

— Зачем мне идти в парк? Что пользы? Во тьме нет движения, и кроме того… — он нерешительно остановился на верхней ступеньке лестницы, — мне кажется, что меня переедут.

— Ну, что ты, ведь я же буду с тобой! Ну, веселее вперед!

Уличный шум вызывал у Дика нервный страх, и он все время висел на руке Торпенгоу.

— Представь себе, каково нащупывать ногою пропасть, — сказал он почти жалобно, когда они уже входили в парк. — Лучше проклясть свою судьбу и умереть!.. А, это наша гвардия!

Дик как-то сразу выпрямился и повеселел.

— Подойдем ближе! Я хочу видеть! Побежим по траве напрямик. Я слышу запах деревьев.

— Осторожнее, здесь низенькая решетка… Ну, вот так! — одобрил Торпенгоу, когда Дик благополучно перешагнул через загородку, и, наклонившись, он сорвал пучок молодой травы и подал ее Дику. — На вот, понюхай это, — сказал он. — Ну, разве не хорошо пахнет?

Дик с видимым наслаждением вдыхал в себя запах травы.

— Ну а теперь подымай выше ноги и бежим!

Они догнали полк и стояли теперь совсем близко к проходившим мимо них солдатам. Звук неплотно насаженных штыков волновал Дика до того, что у него ноздри раздувались и дрожали от возбуждения.

— Подойдем ближе. Они идут колонной, не правда ли?

— Да, а как ты узнал?

— Я это почувствовал… О, мои молодцы! Мои рослые красавцы! — И он подался еще ближе вперед, как будто он мог их видеть. — Когда-то я умел рисовать этих молодцов. Кто-то теперь будет писать их?

— Они сейчас пройдут. Смотри не рванись вперед, когда забьет барабан.

— Ха-а!.. Я не новичок. Меня особенно гнетет тишина. Подвинемся ближе, Торп! Еще ближе! Ах, Боже мой, что бы я дал, чтобы увидеть их хоть одну минуту, хоть по л минуты!

Он слышал близость строя, близость мерно идущих в ногу солдат в полном боевом снаряжении, слышал даже шуршание ремня через плечо у барабанщиков…

— Они приготовились забить дробь… уже занесли палочки над головой… вот сейчас ударят, — шепнул Торпенгоу.

— Знаю, знаю! Кому и знать, если не мне! Тсс!.. Барабаны затрещали, и люди быстрее зашагали вперед. Дик чувствовал движение воздуха от проходивших мимо него рядов, с безумной радостью прислушивался к мерному шагу солдат под бой барабанов и наслаждался избитыми словами песни под быстрый темп ускоренного марша. Вот слова этой солдатской песни:

— Что с тобой? — спросил Торпенгоу, заметив, что Дик как-то разом поник головой, когда прошли последние ряды полка.

— Ничего, — отозвался Дик, — просто я почувствовал, что я в стороне от течения, вот и все. Торп, отведи меня домой. Зачем ты вздумал водить меня гулять!.. Мне слишком тяжело…

Нильгаи сердился на Торпенгоу. Дика уложили спать — слепые находятся в подчинении у зрячих. Возвратившись из парка, Дик долго проклинал Торпенгоу за то, что он был жив, и весь свет, за то, что он был полон жизни и движения, и что он все видел, тогда как он, Дик, был мертв среди живых, мертв из-за своей слепоты, и, как все слепые, являлся только обузой для своих ближних и друзей.

Торпенгоу что-то возразил ему на это, и Дик ушел к себе взбешенный, чтобы в тишине своей студии вертеть в руках нераспечатанные письма Мэзи.

Нильгаи, жирный, дюжий и воинственный, находился в это время в комнате Торпенгоу, а за его спиной сидел Кинью, великий орел войны. Перед ними лежала большая карта, утыканная булавками с белыми и черными головками.

— Я тогда был не прав относительно Балкан, — сказал Нильгаи, — но на этот раз я прав. Все наши труды в Южном Судане пропали даром, и надо все начинать снова. Публике это, конечно, все равно, но не правительству, и оно исподволь готовится. Вы это так же хорошо знаете, как и я.

— Я помню, как нас ругали, когда наши войска отступили от Омдурмана; рано или поздно это должно было возгореться снова. Но я не могу уехать, — говорил Торпенгоу и указал глазами на открытую дверь. Ночь была жаркая, душная. — И вы едва ли станете порицать меня.

— Никто вас, конечно, нисколько не порицает. Это чрезвычайно хорошо с вашей стороны, и все такое, но каждый человек, и в том числе и вы, Торп, должен считаться со своей работой, со своим делом. Я знаю, что это жестоко с моей стороны и грубо говорить так, но Дик выбыл из строя, его песня спета, он конченый человек. У него есть немного денег на его нужды, с голода он не умрет, а вы, Торп, не должны ради него сходить со своей дороги. А кроме того, подумайте о вашей репутации. У вас есть имя в газетном мире.

— У Дика была репутация и имя в пять раз более громкие, чем у нас всех троих, вместе взятых.

— Потому что он ставил свое имя под каждым своим произведением; но теперь этому конец, и вы должны быть готовы к отъезду; вы можете сами поставить газете какие угодно условия, потому что вы пишете лучше нас всех.

— Не старайтесь искушать меня. Я останусь здесь и буду некоторое время присматривать за Диком. Он, в сущности, так же добр, как медведь с больной головой, только мне кажется, что он хочет, чтобы я был подле него.

На это Нильгаи пробормотал нечто не совсем любезное по адресу мягкосердечных олухов, которые портят свою карьеру ради других олухов, а Торпенгоу густо покраснел от злости и досады. Дело в том, что постоянное напряженное состояние при уходе за Диком сильно расшатало его нервы.

— Есть еще третий выход, — задумчиво промолвил Киныо. — Примите его во внимание и не делайте больших глупостей, чем это нужно. Дик довольно красивый, здоровый, рослый малый или, вернее, был таковым, и притом довольно смелый.

— Ого! — сказал Нильгаи, припомнив историю в Каире. — Я начинаю понимать, куда вы клоните. Не сердитесь, Торп, я, право, очень сожалею.

Торпенгоу кивнул примирительно.

— Вы еще более сожалели, когда он оставил вас при пиковом интересе в тот раз… Ну, продолжайте, Кинью.

— И вот я не раз думал, когда видел, как люди умирали там, в пустыне, что если бы вести на родину доходили моментально и сообщение с любой точкой земного шара тоже было моментальное, то у изголовья каждого умирающего была бы, по крайней мере, хоть одна любящая женщина.

— Это, вероятно, очень осложнило бы дело; будем благодарны судьбе, что все обстоит так, как оно обстоит, — сказал Нильгаи.

— Нет, лучше обсудим, являются ли трехэтажные наставления и увещевания Торпа именно тем, что так необходимо и желательно для благополучия Дика. Что вы об этом думаете, Торп?