Элизабет Гаскелл - Избранные произведения в одном томе [компиляция]

− Меня потрясло то, как вы со мною говорили. Это возмутительно. Я ничего не могу поделать со своим чувством. Возможно, я бы не была так возмущена, если бы разделяла чувства, о которых вы говорили. Я не хочу обидеть вас. И, кроме того, мы должны говорить тише — мама спит. Но ваша манера оскорбительна для меня…

− Вот как! — воскликнул он. — Оскорбительна для вас?! Я достоин сожаления.

− Да! — с достоинством ответила она. — Я оскорблена и, полагаю, справедливо. Вы, кажется, вообразили, что мой поступок вчера, — на лице Маргарет снова появился густой румянец, но на этот раз ее глаза пылали негодованием больше, чем стыдом, — имел отношение лично к вам, и что вы можете прийти и поблагодарить меня, вместо того, чтобы понять, как понял бы настоящий джентльмен… да! джентльмен! — повторила она, вспомнив, как они говорили об этом слове всего несколько дней назад, — что любая женщина, достойная называться женщиной, воспользовалась бы привилегиями своего пола и вышла бы защитить человека, который находился в опасности.

− И спасенному джентльмену было бы запрещено благодарить женщину за свое спасение! — презрительно ответил он. — Но я — человек, я мужчина! Я имею право выразить свои чувства!

− И я уступила этому праву. Я просто говорю, что вы причинили мне боль, настаивая на благодарности, — с гордостью ответила Маргарет. — Но вы, кажется, вообразили, что я руководствовалась не просто женским инстинктом, а… — и тут долго сдерживаемые слезы выступили у нее на глазах, а дыхание перехватило, — а то, что меня побудили к этому какие-то особые чувства к вам… к вам! Любой человек из толпы, любой из тех бедняг, что пришли к вам на двор, вызывал у меня столько же сострадания, судьба любого из них волновала меня так же сильно, как и ваша.

− Вы можете не продолжать, мисс Хейл. Я знаю, что вы не питаете ко мне никаких симпатий. Теперь я знаю, что вы поступили так благородно всего лишь из-за вашего врожденного чувства справедливости. Да, хоть я и хозяин, я тоже могу страдать от несправедливости. Я знаю, вы презираете меня. Позвольте вам сказать, это потому, что вы не понимаете меня.

− Я и не желаю понимать, — ответила она, вцепившись руками в стол, чтобы не упасть.

Она считала его жестоким — он таким и был — а она была слабой от негодования.

− Да, я вижу. Вы пристрастны и несправедливы.

Маргарет сжала губы. Она не могла ответить на такие обвинения. А он, несмотря на все его жестокие речи, был готов броситься к ее ногам и целовать подол ее платья. Она молчала и не двигалась. Лишь по щекам бежали горячие слезы — слезы раненой гордости. Он немного подождал, ожидая ее ответа. Она молчала и не двигалась. Он ожидал возмущения, даже насмешки, — хоть слова, на которое он смог бы ответить. Но она все еще молчала. Он взял свою шляпу.

− Еще одно слово. Вы выглядите так, будто вам противно, что я люблю вас. Но вы не сможете избежать этого. Нет, даже если бы я захотел, я бы не смог избавиться от своей любви. И я бы никогда не захотел избавить вас от нее, даже если бы я мог. Я никогда не любил ни одну женщину, в моей жизни было слишком много иных занятий, я уделял внимание совсем другим вещам. Теперь я люблю и буду любить. Но не бойтесь сильного проявления моих чувств.

− Я не боюсь, — ответила она, выпрямляясь. — Еще никто не был дерзок со мной, и никто не будет. Но, мистер Торнтон, вы были очень добры к моему отцу, — сказала Маргарет, смягчившись. — Давайте больше не будем сердиться друг на друга. Прошу вас.

Он, не обратив внимания на ее слова, какое-то время разглаживал рукавом ворс на шляпе, а затем, проигнорировав ее протянутую руку и притворившись, что не заметил ее виноватого взгляда, резко повернулся и вышел из комнаты. Маргарет мельком увидела его лицо.

Когда он ушел, ей показалось, что она видела, как в его глазах блеснули слезы, и ее гордая неприязнь сменилась каким-то другим чувством, более добрым, но причинявшим ей душевную боль, будто она упрекала себя за то, что так унизила другого человека.

− Но как иначе я могла поступить? — спросила она себя. — Я никогда не любила его. Я была вежливой и не пыталась скрывать свое безразличие. Честно говоря, я никогда не думала о себе и о нем, и своим поведением старалась показать это. Он ошибся в том, что произошло вчера. Но это его ошибка, не моя. Я бы снова так поступила, если бы было нужно, даже если бы знала, что заставлю его беспокоиться, а сама буду стыдиться.

Маргарет размышляла о том, все ли предложения руки и сердца так же неожиданны и неприятны, как те два, которые она получила. Она невольно сравнивала слова мистера Леннокса и мистера Торнтона. Маргарет очень сожалела, что Генри Леннокс принял дружбу за выражение иного, более сильного чувства. И это сожаление она ощущала всякий раз, когда вспоминала их последнюю встречу. Но сейчас, когда эхо слов мистера Торнтона еще звучало в комнате, она чувствовала себя ошеломленной и подавленной. Мистер Леннокс, который всегда вел себя как верный друг, вдруг признался ей в любви, а мгновение спустя уже сожалел о своих словах так же сильно, как и она, хотя и по другой причине. Маргарет и мистер Торнтон, напротив, никогда не были друзьями. Они скорее испытывали друг к другу взаимную неприязнь. Их мнения по одному и тому же вопросу никогда не совпадали, да и Маргарет никогда не приходило в голову, что ему интересны ее суждения. Высказывая свое мнение, она словно бросала вызов его несгибаемой, властной натуре, его силе чувств, и он, как ей казалось, отвергал ее суждения с презрением, пока она не понимала бесполезность своих возражений. А теперь он пришел и в таких странных пылких выражениях признался, что любит ее. Поначалу она предположила, что он сделал предложение из благодарности, испытывая сожаление, что она подвергла себя опасности, защищая его, — он, как и другие, неправильно понял ее поступок, и это возмутило ее. И все же, еще до того, как он ушел, Маргарет ясно поняла, словно на нее снизошло озарение, что он давно уже искренне любил ее, что он любит ее, что он будет любить ее. И тогда она невольно съежилась и задрожала, ощущая притягательность его огромной любви, и вся ее прошлая жизнь показалась ей незначительной. Она пыталась избежать, спрятаться от его чувства. Но это было бесполезно. Как сказано у Тассо Фейрфакса: [18] Тассо, Тасс (Tasso) Торквато (1544–1599) — итальянский поэт, автор принесшей ему известность героической поэмы «Освобожденный Иерусалим», над которой он трудился 30 лет. На английский язык была переведена Эдвардом Фэйрфаксом (Edward Fairfax).