Виктор Ирецкий - Тайфун [Собрание рассказов]

— Никто, понятно, не мог бы поверить, что мы с вами не близки. И согласитесь, что наши отношения действительно не совсем обычны.

— Не нахожу в этом ничего особенного, — ответила она с искусственным удивлением.

— А что бы вы сказали, если бы я в самом деле стал домогаться вашей близости?

Она громко усмехнулась.

— По-моему, вы это все время делаете.

— Верно. Не отрицаю, — признался Стэн. — Но что поделаешь, когда вы неприступны, как Гибралтар. И при всей своей мужской самонадеянности, я с вами робок.

— Так вы, вероятно, говорите всем женщинам.

— Вот это уже неверно. Никогда я этого не говорил. И скажу вам правду, первого шага я всегда жду от женщины.

Мариэтт подумала: «Этого ты никогда не дождешься от меня, потому что любить я тебя не люблю».

Они сидели на скамейке. Было темно и пустынно.

— А не пора ли нам вернуться в более людные места? — спросила Мариэтт, оглядываясь по сторонам.

— А что? Вы боитесь? Сейчас пойдем, — сказал Стэн и, вынув из кармана электрический фонарик, осветил им откос обрыва.

— Несколько лет назад на этом самом месте…

И он стал рассказывать о своей случайной беседе с китайцем, который некогда увлекся русской дамой.

Но Стэн не окончил этого рассказа, потому что сзади на них набросились четыре человека, заткнули им рты и, привязав их обоих к скамейке, стали осторожно спускаться по откосу вместе со скамейкой.

От ужаса Мариэтт потеряла сознание, потому что вспомнила о хунхузах, которые уводят людей и затем требуют выкуп. Об их зверских вымогательствах — отрезанное ухо пленника или его пальцы — рассказы ходили по всему Дальнему Востоку.

Она пришла в себя в лодке, быстро плывшей в темноте, через которую обозначились силуэты двух китайцев, сидевших за веслами. Стэна не было. Она же лежала связанная на мешке с соломой и дрожала от ночного холода и страха. Сейчас поздно было раскаиваться в поездке, но все же мысль вернулась назад в Шанхай, к неожиданной беседе со Стэном, который непонятным образом раздразнил в ней легкомысленное любопытство. Но жив ли он? Стэн не так прост, чтобы подчиниться насилию. И где другие два китайца? У Стэна всегда при себе браунинг. Китайцы гребут торопливо. Не спасаются ли они бегством? И ей представилось: Стэн бешено сопротивляется, его ранят и отвозят в противоположную сторону, чтобы затруднить поиски. Но кто вздумает разыскивать их в чужом городе? Хунхузы несомненно потребуют выкуп. Но от кого? И какие издевательства предстоят ей?

Безнадежность и отчаяние усилили страх. И снова наступило беспамятство, похожее на бред, в котором жутко замелькали силуэты китайцев, окровавленное лицо Стэна и неистовства тайфуна.

…Снова пришла в себя, но плохо соображала, что с ней делаю. Ее куда-то осторожно несли, потом положили на койку. Пахло смолой, рыбой и каким-то отвратительным жиром, Затем зажегся свет маленькой керосиновой лампы. Китаец, оскалив желтые зубы, нагнулся к ней и с детской улыбкой сказал по-русски:

— Мадама, пиши скорей письмо. Пусть твоя приятели дадут нам деньга. Тогда ты айда пойдешь домой.

— У меня здесь никого нет, — сказала Мариэтт не своим голосом. — Я только два дня назад сюда приехала.

Китаец снова улыбнулся.

— Без деньга нельзя, — сказал он с лукавым видом, точно в шутку. — Если не будет деньга, моя тебе сделает чик-чик. Сначала одна палец, потом другая палец на лева рука. Пиши скорее письмо.

— Но мне же некому писать! — повторила Мариэтт и вдруг, спохватившись, спросила: — А где тот господин, что сидел со мной?

Китаец сделал плаксивое лицо.

— Тот капитана уже утонул Сунгари. Глубоко. Никто не найдет. Пиши письмо. Пиши. Вот бумага.

— Кому же я буду писать? — повторяла Мариэтт с замирающим сердцем.

Китаец подумал немного и, снова улыбаясь, сказал:

— Пиши письмо гостиницу, чтоб дал твой чемодан. Там мал-мала есть чего-нибудь. Найдем.

Мариэтт торопливо соображала:

«Там лежит чековая книжка. Пусть. Но китаец наивен. Тем лучше. За ним проследят и…»

Она стала писать. Но что делать, когда письмо было явной нелепостью? Как объяснят в гостинице ее внезапное отсутствие? И, наконец, ведь надо заплатить за четыре дня!

Она кончила писать. Китаец взял в руки письмо и сказал:

— Ты хорошо написала, мадама? Смотри. Мы прочитаем. Когда нехорошо, сделаем чик-чик.

Мариэтт «хорошо» написала, без лишних слов, но надеялась, что в гостинице и так поймут, что с ней что-то случилось.

Китаец опять улыбнулся и ласково сказал:

— Спи. мадама. Моя тебя не обидит. Моя — хороший. Спи. Завтра нет, послезавтра, ну, может, после-послезавтра ты айда пойдешь домой.

Утром, когда проснулась, нашла возле себя на столике кусок колбасы, булку и бутылку молока. Долго не прикасалась к этому, но затем не выдержала и стала есть. Через маленькое зацветшее и мутное окошечко увидела быстрое течение реки и поняла, что находится в трюме баржи или парохода. И только теперь сообразила, что доносившиеся до нее однообразные звуки были движением воды, ударявшейся о борт. Все это нисколько не облегчало ее положения, но одной неизвестностью стало меньше, и сквозь отчаяние пробилась надежда, что разъяснится и все остальное.

В полдень китаец вернулся. В руках у него был ее чемодан. Вместе с ним он передал ей сумочку, которая исчезла вчера вечером во время нападения.

— Открывай, мадама, — весело сказал китаец. — Посмотрим, что есть.

— Ничего у меня нет, — на всякий случай сказала Мариэтт, подумав, что китаец не поймет назначения чековой книжки.

Но он сразу обратил на нее свое внимание.

— Вещи не надо, — презрительно заметил он. — Пиши в книжку, чтобы дали деньга. Только хорошо пиши. Чтобы не было шалтай-болтай. Будет шалтай-болтай — сделаем чик-чик.

Мариэтт медлила. Она не знала, какую сумму выставить на чеке. На текущем счету у нее было семь тысяч фунтов.

— Пиши, пиши, — торопил китаец.

Она решилась.

— Сколько написать? У меня всего в банке тысяча английских фунтов.

— Ай, мало! — покачал он головой. — Будем резать палец. Ай, нехорошо!

И внимательно посмотрел на нее. Она испуганно заметалась, не зная, что делать. Повысить сумму — значит признаться в своей лжи.

— Подожди, — сказала она. — Я подсчитаю. Может быть, есть больше.

Она долго считала, высчитывала, что-то записывала на обложке, снова считала. Ей хотелось, чтобы китаец сам назвал сумму. Но он лукаво улыбался и молчал.

— У меня всего 1850 фунтов, — произнесла она наконец. — Тебе я дам 1500, а 350 останутся мне. Надо же оставить и себе на дорогу.

— Ай, мало! — причмокивая, обронил китаец. — Пиши больше. Ну, пять тысяч пиши. А то худо будет.

— Но у меня нет столько! — закричала Мариэтт с неподдельной досадой.