Виктор Ирецкий - Тайфун [Собрание рассказов]

— Я надеюсь, вы мною довольны?

Мариэтт ничего не сказала и только сильнее прижалась к нему вместо ответа.

— А вы помните, — продолжал он, — мои слова о том, что вы неприступны, как Гибралтар и что первого шага я жду от вас?

— Ах, Боже мой! — воскликнула Мариэтт. — Прежде всего нам надо очутиться в полной безопасности. А уж потом будем вести разговор на эту тему.

— Вы уклоняетесь от ответа, — сказал Стэн.

Мариэтт взяла его руку, приложила ее к своей щеке и в смущении произнесла:

— Неужели же нужные еще какие-то слова? Разве вы не видите, что я восхищена вашей смелостью и мужеством?

— Это еще не ответ, — возразил Стэн.

— Глупый! Какой еще ответ вам нужен? — пробормотала Мариэтт и, пользуясь темнотой, крепко охватила Стэна за шею.

Полтора часа спустя в бурной радости освобождения она стала его возлюбленной, охваченная восторженной мыслью, что останется при нем навсегда, потому что впервые полюбила по-настоящему.

Первое, что пришло в голову после длительного и крепкого сна, — было ощущение предельного счастья, которое складывалось из восторга перед героической смелостью Стэна, перед его находчивостью, его рыцарством и умением подчинять себе жизнь. В конце концов он победил и ее, не прибегая к унижающим мужчину упрашиваниям и уговорам. Она сама пошла к нему.

Мариэтт улыбнулась. Вспыхнувшие воспоминания об интимностях вчерашней ночи наполнили ее сладостным блаженством.

Физическая близость с Дильком была всего лишь смущенной податливостью и необходимой уступкой. Со Стэном это было совершенно другое, впервые изведанное и всколыхнувшее ее целиком.

«Тайфун», — весело подумала Мариэтт и повторила:

— Тайфун чувств.

С этими словами на устах она вскочила и стала одеваться с уверенными движениями женщины, которая знает, что нравится и что ее ждут. Натирая лицо кремом, она вдруг заметила записку, подсунутую под дверь. Это писал Стэн. Он сообщал, что, не дождавшись ее пробуждения, пил кофе без нее и ушел по делам. Обещал вернуться к трем часам и просил из отеля не выходить.

Мариэтт снова улыбнулась. Весело и содержательно было ей со Стэном, даже в тревоге, потому что от него исходило мужественное спокойствие, никогда его не покидавшее.

Постучали. Вошла горничная и сказала, что пришел какой-то китаец по очень важному делу и ждет внизу. Мариэтт насторожилась. Китаец? Не из тех ли, которые..? Не угрожает ли ей новая история?

Она отказалась спуститься. Пусть придет позже.

Через минуту горничная вернулась и снова заявила: «По очень важному делу».

Мариэтт подумала немного и велела позвать китайца к себе в номер — не хотелось проявлять перед горничной свою трусость, хотя горничная могла бы объяснить ее отказ брезгливым нежеланием разговаривать с каким-то китайцем.

Открылась дверь. Вошел китаец. Мариэтт так и ахнула, увидев его, потому что это был ее тюремщик, который остался неподвижно лежать на полу после того, как Стэн в упор выстрелил в него.

— Мадама, — сказал китаец, низко кланяясь. — Ты не бойся. Моя — добрый. Моя хочет сказать правду. Моя зовут Фу-Сынь. Моя бедный, только честный и не хочет, чтобы мадама плохо думай о Фу-Сынь. Лучше плохо думай о капитана. Это он научил моя и моя товарищи делать, как хунхуз. Моя не хунхуз. Моя рабочий. Капитана пришел, давал задатка, чтобы мы делал, как хунхуз, и говорили тебе шибко страшно, как, будто будем тебе резать палец. И еще говорил капитана, чтобы я взял твоя зеленая бумага на деньга. Моя отдал ему зеленая бумага. И две тысяч восемасот он будет себе брать в карман. Моя нет. Моя получила на четыре человек шеттесят доллара. Больше нет. И ты, мадама, не думай плохо о Фу-Сынь. Потому Фу-Сынь хотел заработать мал-мала.

Настежь раскрытыми глазами смотрела на него Мариэтт и не хотела верить ни одному его слову — не хотела, не хотела! — чувствовала совестливую душу китайца.

— На каком языке говорил с вами мистер Стэн? — спохватилась Мариэтт.

Китаец не понял вопроса.

— Как говорил с вами капитан — по-английски, по-китайски?

— Зачем китайски, — усмехнулся Фу-Сынь. — Говорил русски. Капитана русски.

Ошеломленная стояла Мариэтт, прислушиваясь к смятенным голосам, которые звучали внутри нее. Стэн — русский? Стэн подстроил весь этот ужас, чтобы показать перед ней свою отвагу? И в то же время добыть у нее чек? Какая гадость! Какой негодяй! Недаром в Шанхае говорили о нем, как о подозрительном типе. Уехать, немедленно уехать, чтобы больше не…

— Прощай, мадама, — сказал китаец. — Но я только это хотел говорить. Чтобы ты не думай плохо о Фу-Сынь.

— Погоди, — решительным тоном сказала Мариэтг. — Можешь ты прийти сюда в три часа и еще раз сказать то же самое при капитане?

— Ай, нет! — испуганно ответил китаец. — Капитана будет шибко сердитый и будет моя бить. Ай, нет!

— Я заплачу тебе, — настаивала Мариэтт.

Китаец вздохнул, почесал затылок и задумался. Потом собрался с духом и сказал:

— Ну, ладна. Только моя придет с два товарища. Без товарищей шибко страшно.

— Хорошо, — согласилась Мариэтт. — Тогда приходите все в половине третьего. Понимаешь? В половине третьего. И не опаздывайте.

Очная ставка с Фу-Сынем кончилась для Стэна не так, как ожидала Мариэтт. Она думала уличить Стэна в низости, презрительно оскорбить его и выгнать вон. Но произошло другое.

Два товарища Фу-Сыня были спрятаны за ширму, и когда совестливый китаец взволнованно повторил свои слова, Стэн в ярости посрамления зверски ударил Фу-Сыня прямо в висок. Китаец упал — на этот раз действительно мертвым. Но вслед за тем из-за ширмы прозвучали два мстительных выстрела его товарищей. Был убит и Стэн, и Мариэтт пришлось надолго задержаться в Харбине, пока следствие не установило, что она была только жертвой Стэна, а не виновницей его смерти, как это предполагалось вначале. Вместе с тем она получила обратно свой чек, найденный у Стэна в бумажнике.

Точно опустошенная, уезжала Мариэтт в Шанхай. Подлинным тайфуном рисовалось ей происшедшее: неожиданно нагрянул ураган, опрокинул, разрушил, уничтожил существующее, изуродовал, загрязнил самое ценное — и заново надо устраивать жизнь. Три недели пребывания в Харбине, где ее к тому же уверенно считали подстрекательницей к убийству, были для нее так же мучительны, как часы, проведенные в каморке с Фу-Сынем. В Шанхае встретили ее косоглазые взгляды знакомых. Она увидела, что ее избегают, как опозоренную, и решила вернуться в тихую Европу.

Но впоследствии, уже будучи замужем, когда воспоминания утратили свой кошмарный облик, она думала о Стэне без всякого негодования. Напротив, она часто ловила себя на том, что в ее мыслях об этом странном человеке таится теплота признательности: самое яркое в ее жизни и неповторимое дал он!