Лев Гумилёв - Дар слов мне был обещан от природы

Ответив нахальному турку, спахбед [47]
Созвал благородных к себе на совет,
И все согласились сражаться, да так,
Чтоб сделался день как полуночный мрак.
Заснули иранцы и турки. Покой
В ту ночь утомленному был даровой.
Бахрам удалился в палатку и лег.
Но боль отодвинуть от сердца не мог.
Приснилось ему, что турецкая рать,
Во льва превратилась, чтоб с ним воевать.
Он видел, что войско разбито совсем,
К Багдаду дорога открыта совсем,
От витязей вражьих пощады он ждет,
И пеший, без спутников в поле идет.
Когда же очнулся от страшного сна,
Был мрачно задумчив Бахрам Чубина.
Он встал и оделся и вышел, но сон
Друзьям рассказать не осмелился он.
Веселый и бодрый явился Хуррад
И молвил: для битвы настала пора,
Взгляни на врагов и на наши силки [48]
И души иранцев храни от тоски.
Уж утро блестит, как румийки лицо,
Пора для сражения ставить бойцов.

Савэ обратился к своим колдунам:
Колдуйте, — сказал — чтоб иранским сердцам
Скорежиться, свиться, да так, чтоб вреда
Они не чинили для нас никогда.
И тут колдуны принялись колдовать,
Огонь они начали в небо бросать.
Все взвихрилось, черная туча пришла,
И стрелы в иранцев метать начала.
Но понял и крикнул отважный Бахрам
Соратникам доблестным, верным друзьям:
«Закройте глаза, не смотрите кругом,
Ведите отряды на битву с врагом,
Бесовские стрелы не явь, а обман,
От них не бывает губительных ран.
Ведь турок придется оплакивать нам!»
И крик боевой полетел по полкам.
На поле сражения глянул Савэ,
Не видел успеха в своем колдовстве.
И как на ягненка бросается волк,
Так турки на левый ударили полк.
Разбили, на центр обратились, и тут
Увидел Бахрам, что иранцы бегут.
Трех турков он сам опрокинул с седла,
Промолвив: «Неправильно битва пошла,
Смотрите, каким должен сделаться бой,
Стыда у вас нет перед Богом и мной!»
А после он к правому прянул крылу.
Как лев разъяренный в ответ на стрелу.
Когда же врагов и отсюда отбил,
И знамя турецкое в прах уронил,
Вернулся и другу промолвил: «Беда;
Не сбыться бы этим словам никогда,
Но если все также продолжится бой,
То всем нам бежать иль идти на убой.
Быть может, дорогу для бегства найдем».
Искали, но горы стояли кругом [49].
Тогда обратился к соратнику он:
«Пред нами огромный железный заслон,
Лишь тот, кто пробьет его пикой стальной,
К иранскому шаху вернется живой.
Нам будет спасение — сабля и нож.
Укройся щитом и в кинжалы… Даешь!
И если удача появится тут,
Нам будет корона наградой за труд.
Ну кто б из нас белое черным нарек?
Будь доблестью — верность, надеждою — Бог!»
Савэ обратился к своим старшинам:
«Откройте дорогу военным слонам,
И войско в последнюю бросьте борьбу,
Чтоб сделать им черной и тесной судьбу».
Спахбед на главу надевает шелом,
И стрелы пускает весенним дождем.
И ринулось войско по следу вождя,
И звезд не видать от такого дождя.
Просверлены хоботы страшных слонов
Трехжальными [50]стрелами метких стрелков.
От боли слоны обратилися вспять,
Взбесившись, топтали турецкую рать,
Враги побежали, про битву забыв,
От крови долина, как нильский разлив,
Турецкое войско смешало ряды.
Закончилось дело победой Беды.
За войском своим на холме небольшом
Савэ на престоле сидел золотом,
Смотрел на доселе отважных солдат,
Подобно лавине бегущих назад.
Все пылью покрыты, душой смятены,
А пьяные кровью и битвой слоны
Давили бегущих и гибнущих зря,
Слезами наполнились очи царя.
Арабскую лошадь ему подвели,
Вскочил он в седло, чтобы скрыться в дали.
Но сзади, как слон опьяненный, Бахрам,
С арканом и луком, летел по пятам.
Иранцам крича: «Горделивые, эй!
Беда их отметила меткой своей!
Окончилось время секретных речей,
Настала пора для старинных мечей!
Колите и стрелы пускайте опять,
То всадников дело, колоть и стрелять!»
На чалом [51]коне, как на скачущем льве,
Покинувши трон, уносился Савэ.
В руках у Бахрама мелькнула стрела:
Из тополя древко, а перья орла,
С подобным воде, закаленным концом [52],
И лук, заскрипев, изогнулся кольцом.
Когда же спустил тетиву Чубина,
То в турка до перьев вонзилась она.
Секунды Савэ не остался в седле,
Кровавый поток побежал по земле.
Так умер владыка златого венца
И рати, не знавшей числа и конца,
Затем лишь, что неба таков поворот [53],
А в нем состраданья никто не найдет.
Когда же приблизился грозный Бахрам
К кровавому трупу, лежавшему там,
И царскую голову саблей отсек,
Туда не пришел ни один человек,
Лишь после бегущие турки нашли
Безглавое тело в кровавой пыли,
И землю наполнили стоном своим,
А небо взволнованно вторило им.
«То божие дело, — сказал Пармуда [54], —
Что счастье Бахрама не спало тогда».
В ущелье стремилась толпа беглецов.
Ущелье, от давки, полно мертвецов.
Один из десятка, оставшись живой,
Бежал, не убитый иранской стрелой,
Ни острою саблей, ни длинным копьем,
Ни жаждущим крови безумным слоном.

К девятому часу кровавого дня,
Живыми остались лишь те, что стеня,
Стояли, опутаны цепью стальной
С израненным телом и горькой душой.
Кольчуги и шлемы валялись в пыли,
Те шлемы сегодня голов не спасли.
Без всадников кони бродили везде,
И кровь растекалась подобно воде.
Спахбед неустанно бойцов объезжал,
Чтоб видеть, кто жив, кто в сражении пал.
И встретив Хуррада, велел разузнать:
«О ком надлежит нам теперь горевать».
Хуррад, не замедлив, пошел по шатрам,
Увидев, что убыл из войска Бахрам,
Племянник спахбеда, один из вождей,
Искал и расспрашивал всюду людей,
Пытаясь напасть на утерянный след,
И трупы проверил, но знатного нет.
Спахбед с огорченьем про это узнал.
«О храбрый и добрый», — он с грустью сказал.
Вдруг, вечером поздно, является тот
И рыжего турка с собою ведет,
Урода, от злобы бессильной в слезах.
«О, вечно живи и не падай во прах!» —
Промолвил Бахраму великий Бахрам,
А гнусного турка допрашивал сам:
«Ты, адская рожа, теперь отвечай,
Родню без утайки свою называй.
Ведь матери плакать твоей надлежит».
И турок, склоняясь пред ним, говорит:
«Колдун я, а знатность чужда колдуну,
Когда ж предводитель идет на войну,
Я сны колдовством насылаю на тех,
Кто тверд, чтоб спасался стремительней всех.
Твой сон — это дело науки моей,
Да надо бы средство искать посильней.
Под темным влиянием вредной звезды
На ветер пошли колдовские труды,
Но дай мне пощаду и в новой борьбе
Полезным и верным я буду тебе».
Задумался, просьбу услышав, спахбед
И сделался желтым лица его цвет:
«Быть может, в какой-нибудь новой войне,
Искусство его пригодится и мне».
Но после раздумья промолвил: «Савэ,
Нашел ли спасенье в его колдовстве?
Все доброе Бог посылает тому,
Кто помня о благе, стремится к нему».
Он голову турку велел отрубить,
И душу от тела велел отделить.
И казнь совершилась. Он, на ноги встав,
Сказал: «Ты, который воистину прав,
Победность, Величие, Царский Венец,
Печаль и Веселие наших сердец,
Священная Мощь над высот высотой!
Тот счастлив, кто смеет идти за тобой!»
А писарь [55]великий промолвил: «Спахбед,
Один ты, другого подобного нет.
Не знали таких Феридун, Нуширван.
Ты трон утверждаешь, спасая Иран,
Народ охраняешь от злобной судьбы,
Тебе пехлеваны другие — рабы.
Отважным на поле и мудрым в совет,
Приходишь, потомок спахбеда, спахбед,
Прекрасен рожденьем, прекрасен на вид…
Поистине истинный ты Кеянид» [56].
И воины те, что вокруг собрались,
Прослушавши слово писца, разошлись.