Лев Гумилёв - Дар слов мне был обещан от природы

Изнемог я, блуждая по Рею,
Не стонать от несчастий не смею,

Разве правду писать невозможно,
Иль мои доказательства ложны?

Или доводы слабы, как тени?
Или слабы мои убежденья?

Разве я в прихлебателей стае
Клянчил хлеб у дверей негодяев?

Обивал у министра пороги?
За подачку ли кланялся в ноги?

Нет! Но стали в блистательном Рее
Оскорбления долей моею.

Грех мой в том, что с другими не схож я,
Тягочусь я безумьем и ложью.

Я страдаю от козней кастратов,
Ибо семенем чресла богаты.

Я не вождь для простого народа,
Не игрушка для знатного рода.

И за это, как прежде пророки,
Заключен я в мой дом одинокий.

То меня посылают в изгнанье,
За талант и бесспорные знанья;

То глупцы осыпают хулою
Клеветнической, словно золою.

Ибо жизнь моя — в слове чудесном,
Счастье — в дивном искусстве словесном.

Потому что кладу я частицы
Современной души на страницы.

Нет, не будет сокрыто веками
Между строк затаенное пламя.

Как звезда, для родного Ирана
Будет стих мой светить постоянно.

Потому что и в счастье и в горе
Буду тверд я, и в битве и в споре.

В этом грех мой, и с ним постоянно
Я иду по дороге Сальмана.

Я не лжец, не лукавый придворный,
Чужд я лести и хитрости черной.

Как огонь, мое светится слово,
Честь — прозрачней воды родниковой.

Я снискал себе имя по праву,
Презирая дешевую славу.

Я умом добывал себе пищу,
Я горбом себе строил жилище.

Мысль пылала в бессонные ночи,
Не смыкались усталые очи.

Как струна, напрягалися чувства
Много лет для святого искусства.

То меня англичане когтили,
То мне русские зубы крушили.

Их гоненье и частые беды
Гнали к Рею меня из Мешхеда.

Рот мой, сыпавший жемчуг без страха,
Заткнут ныне велением шаха.

Бедам предан я ныне в угоду
Ненавидящим нашу свободу.

Проходимцем меня называют,
Помышленья мои искажают.

Жизнь моя — это к правде стремленье,
Ныне горечь моя в исступленье

Стала выше небесного круга,
Но истерлась на теле кольчуга.

Я мечтал, что закон и свободы
Утвердятся на долгие годы.

А теперь не хватает отваги,
Чтобы слово доверить бумаге.

О свобода, свобода святая,
Я о встрече с тобою мечтаю!

Чтоб идти за победой твоею,
Я кричу, я зову тебя к Рею.

Страшен мне огонь подземный, раскаленный ад,
Царь-мучитель, сонмы бесов и огромный гад,

Что хвостом двухсотсаженным потрясает мрак,
Человека держит в пасти; грешник тоже враг.

Страшен мне грифон, чье тело словно Каф-гора,
Он сидит под адским древом, — там его нора.

Я боюсь реки, кипящей клубами огней,
В ней гнездятся осьминоги, крокодилы в ней…

Из огня подъемлет мощно дуб огромный стан,
Каждый плод его противен, словно Ариман.

Булавы боюсь тяжелой, что, упав с высот,
Сокрушает кости грешных, головы толчет.

В небесах колодец бедствий виден нам с земли,
Он ужасен, заключен в нем прах врагов Али.

О, как страшны скорпионы на камнях пустых!
Люди к змеям убегают, чтоб спастись от них.

Каждый миг дарует душу грешнику господь,
Чтоб отнять ее, оставив на погибель плоть.

Тоньше волоса, острее, чем кинжала край,
Мост ведет над адской бездной в светлый божий рай,

Кроме нескольких ученых, равных вам и мне,
Все исчезнет в этой бездне, все сгорит в огне.

Полинезия, Россия, Африка, Тибет
И Китай в аду потонут, — им спасенья нет!

Вашингтон, Париж и Вена, Лондон и Мадрид —
Все погибнут непременно, все в огне сгорит!

Кто не стал шиитом, вере преданным вполне,
В судный день очнется в пекле, в адской глубине.

Но шиит, надевший галстук, новой моде рад,
Будет тлеть на адских углях, испуская смрад.

Кто хитро себе чалмою локоны покрыл,
За чалму того потянут в самый жар и пыл.

Кто вершит теперь в Иране шахские дела,
На столе распластан будет и сгорит дотла.

Конституцию в палате славит депутат.
В судный день такому будет меджелисом ад.

Журналист со строк газеты выпускает вонь.
На его газету с неба упадет огонь.

Конституции ученый служит без стыда,
Будут дух его и тело в бездне навсегда.

Вот купец, который денег как-то не дал мне.
Будет вместе с караваном он на самом дне.

Покупателей торговец хочет обмануть,
И его потащат завтра черти в скорбный путь.

Вряд ли кто избегнет кары в страшный судный миг,
Вряд ли кто-нибудь спасется, кроме нас двоих.

Ведь для нас с тобою только создал вечный бог
Рай с душистыми лугами, яшмовый чертог.

Нам с тобою он завещан, рая дивный плод,
Завещателем, который сам в раю живет.

Там среди аллей тенистых множество цветов;
И благоухает в блюдах там шафранный плов.

Там вино в реке струится, в замке тишина,
Там рабы приводят гурий, ясных как луна.

В нашей власти в путь загробный пропуск и запрет,
И несчастен тот, кого мы не допустим в свет.

Рай для нас, и мы с тобою завтра будем в нем,
Будем нежиться в Кавсаре, роднике святом.

Но Бехар, нам это ясно, будет гнить в аду.
Ибо нас не уважает, на свою беду.

Однажды Абрахис сказал Гомеру злобно:
«Ты перл стиха сверлить не можешь, мне подобно.

Одно двустишие я созидаю в миг,
А за год у меня готова сотня книг.

Ты ж целый год сидишь, касыду сочиняя,
Не видано нигде подобного лентяя».

Гомер ответил так: «Слыхал ли ты хоть раз
О львице и свинье диковинный рассказ?

В дни давние жила свинья в Антиохии;
Однажды изрекла она слова такие:

„Эй, львица, не могу тебя не упрекать:
Когда же ты как я научишься рожать?