Лев Квитко - Лям и Петрик

На крыше надо стоять согнувшись, красить надо лежа на боку, а глазеть по сторонам не полагается. Надо помнить, где ты находишься, и быть начеку, не то, чего доброго, голова закружится и подкосятся ноги.

Железо так и пышет жаром, а краска под кистью течет, вскипает, испаряется. С каждым мазком крыша становится все более вонючей и скользкой.

И вот нелегкая принесла Яшку. Он стал кричать, звать Ляма. Но Лям не обернулся. В такую невыносимую жару хуже всего иметь дело с медянкой — она воняет до потери сознания. Не всякий тогда может удержаться на крыше. Казарицкий и Лям разулись, потому что босиком легче ходить по наклонным листам. Раскаленное железо обжигает пятки, точно тлеющий уголь, приходится переступать с ноги на ногу. Вдруг железная крыша зашумела, загрохотала. Это Яшка бросил в Ляма кирпичину. У Ляма сердце зашлось, а внизу послышался злорадный смех.

Лям схватил ведро с медянкой и плеснул Яшке на голову. Раздался ужасающий визг, будто резанули поросенка. Лям от волнения не мог устоять на месте, у него сразу подкосились ноги. Он только успел заметить, как внизу с криками со всех сторон сбегаются Левинсоны. В глазах у него померкло, и он грохнулся с крыши на согнутые спины Левинсонов.

Долго, очень долго лежал Лям у бабушки в каморке и отлежался. Ему только жалко было, что не видит он ни лета, ни реки, ни бахчей, ни горы, где растет богатое железо и куда снова пришли чужие люди на разведку. Хорошо хоть, что он проводит все дни и вечера на дворе. Если около него нет друзей-приятелей, он читает книги. Однако его тянет к настоящему делу. Кости срастаются, и все говорят, что за лето он вытянулся и поздоровел.

Когда он поправился и встал на ноги, бабушка отвела его к зятю Гробилихи, к Катроху, наниматься.

— Приказчиком быть легче, — сказала она. — Скорей в люди выйдешь.

Катрох колебался: «Молод еще, слабоват». Но в конце концов сказал:

— Ладно, пусть идет на склад, но с одним условием: он должен проработать у меня три года. Иначе я его не беру. Харчи будет получать с первого дня. За второй год получит десять рублей, за третий — тоже десять рублей. — Широкой ладонью Катрох взял Ляма за подбородок и, приподняв ему голову, заявил: — Если не будешь растяпой, станешь у меня отличным работником. Вот этими десятью пальцами я достиг всего. За хозяина я был готов в огонь и в воду, готов был жизнь за него отдать. И вот — вышел в люди. Помни! Постоянно следи за работниками, а в случае чего — приходи, говори!

Однако дела на складе пошли не так, как Лям представлял себе. Там было семеро рабочих, которые трудились, как волы, но работы там хватило бы еще на семерых. Они встретили Ляма каждый по-своему, непохожие и разные по росту, по виду и по манере говорить. Только в одном они были схожи — в ненависти к хозяевам.

Один из них, худой, высокий, по имени Меерка Шпон, по кличке Аршин (ему приходилось под каждым мешком и ящиком складываться вчетверо), трогая черненькие усики, вздохнул:

— Смотрите, у Катроха стало одним клопом больше.

Он произнес это с такой теплотой, что Ляму стало как-то веселей на душе. Но речи здесь раздавались очень жестокие, опасные. И все про хозяев. Это Ляма в глубине души и радовало, и пугало.

Лямина тщедушная фигурка с тоненькими ручками и острыми, беспокойными пальцами никак не вязалась с огромными, тяжелыми бочками, которые приходилось то выкатывать из склада, то катить обратно в склад, ни с толстыми канатами, на которых тянули эти чудовища. Пудовые канаты, десятипудовые грузы требовали неимоверной силы, богатырских рук, а Лям только путался под ногами.

Силач Сроль, у которого железное, точно кувалда, лицо и руки с оглоблю, упрямые руки, которые сумеют, если захотят, все сделать, — этот Сроль ловко спустил с плеча куль соли и, неровно дыша, отозвался:

— Что он смахивает на клопа, — Сроль показал на Ляма, — еще ничего не значит. Вот у нас, к примеру, братья были с виду великаны, а нутро у них было хлипкое. Уж мы знали: как только кто-нибудь из братьев дотянет до тридцати с гаком — дальше конец. Пятеро их у меня было, и все пятеро спят вечным сном. Теперь подходит мой черед. Где-то там внутри нас, в уголочке, сидит наша смерть и делает свое дело, как вор ночью. Она схватит меня внезапно вот так, на ходу, и прикончит. Ну-ка, паренек, покажи свои лапки! Глядите, настоящие пальцы музыканта!

— Он будет играть, — подхватил Аршин, — канатами по бочкам, аж дым будет валить. Скажи-ка лучше, сыночек мой, тебя взяли на год с харчами или как? И сколько тебе к тому же отвалят мелочью?

— На три года, а харчи хозяйские, — ответил смущенно Лям.

Аршин почему-то захохотал, а остальные прервали на время работу и стали пристально разглядывать Ляма. У парня сжалось сердце, и его охватил необъяснимый страх. Почему-то, когда наймешься на работу, похоже, будто ты попал в плен. О чем они кругом толкуют? На что намекают?

Аршин сложился вчетверо и сказал:

— Черт бы его подрал! Наш скупердяй стал набирать всякую мелюзгу. Слушай, малыш! Харчи здесь будут царские — мышиная крупа и коровьи блины. Убегай отсюда к маме, пока не поздно!

— Оставь его в покое, у него мама умерла.

— Так бы и сказал. Для таких Катрох самый лучший хозяин. Если не будешь зевать, станешь у него законченным подлецом.

В глазах Аршина сверкала такая добродушная усмешка, что обидеться на него нельзя было.

Сроль поставил Ляма рядом с собой и поручил ему распутывать веревки. При этом он тихо сказал:

— Пошли их всех подальше! Верно, Катрохи держат хлеб на замке, но нам на них наплевать. Замок-то ведь сломан, а новая служанка молчит как миленькая. Прежней досталось как полагается. Мы уже отделались от нее. Она все кричала: «Я не допущу, чтобы воровали хлеб!» Ну, ей и заткнули глотку. Катрохи буйствовали в четырех стенах, постарались, чтобы все было шито-крыто, но весь город знал об этом. А мы делали свое: они повесят замок на хлеб, мы его собьем и испортим; они — новый замок, а мы опять испортим. Ну, дело кончилось тем, что так и остался висеть испорченный.

Ляма послали к хозяину за гвоздями; нужно было заколотить ящики и отправить на вокзал.

Катрох стоял у кассы и ворчал на свою тещу Гробилиху, которая зло ковыляла по комнате; она сверкала, как только что покрытая лаком кукла. Лям издали передал просьбу рабочих.

— Ну-ка подойди поближе! Стань вот здесь! — сердито сказал Катрох.

Лям нехотя подошел.

— Не валяй дурака! Ты что, язык проглотил? — Катрох схватил его за ухо, и Ляму пришлось приподняться на цыпочки. — Ты что же молчишь, золотце? А я-то думал, ты умный паренек. Выкладывай!

Лям надулся. Его тонкие исцарапанные руки задрожали.

Катрох нагнулся к нему.

— Ты что же, стесняешься? Ну, ладно, в другой раз поговорим. А теперь ступай, скажи им: хозяин велел вытащить гвозди из старых ящиков. Их там полно. Они только транжирить умеют. Надейся на них! Ну, давай отсюда! Скажи, пускай Сроль подымется на чердак, там уйма гвоздей в ящиках. Марш! Подводы ждут! В два счета чтобы все было готово!