Ким Ирён - История цветов

— Почтеннейший Мин, вы прожили много лет, немало яств перепробовали. Что, по-вашему, вкуснее всего на свете?

— Самое вкусное на свете я ем каждый день. Это вот что. Когда после полнолуния начинается отлив, надо взять немного морской воды и вскипятить ее. На дне останутся мелкие круглые камушки, похожие на серебро или жемчуг. Без них-то никакая пища в глотку не полезет, без них у пищи и вкуса не будет. Потому что самое вкусное на свете — это соль!

Ответы Мина были стремительны, как потоки в горах, все гости были в восторге от них. Один из гостей говорит:

— Получается, что все-то вы знаете, все-то вы видели. Но уверен я: не пробовали вы «корня жизни»!

Гость решил, что уже загнал Мина в тупик. Но не тут-то было!

— «Корень жизни»? Да я потребляю его каждый день, и утром и вечером — мне ли не знать о нем! Вот послушайте, что я вам расскажу. В глубоких горных ущельях растут старые сосны. На корнях этих сосен застывает роса, соки растений, и через тысячу лет там вырастает животворный гриб «пахима» — это один из «корней жизни». Второй — это жэньшэнь. Лучший в мире жэньшэнь водится в местечке Начжу провинции Чолла: у него совершенная форма, красноватый цвет, его «руки» и «ноги» длиной четыре чи, на «голове» маленькие рожки — такой жэньшэнь называют «малышом». А есть еще «корень жизни», называемый «дерезником», он похож на собаку. Говорят, если хранить его тысячу лет, он начинает лаять на человека. Все эти корни я в молодости ел сто дней подряд, начисто отказавшись от всякой иной пищи. И что же? Мне стало не лучше, а только хуже, едва я ноги не протянул. Увидела меня старушка соседка, испугалась и говорит: «Ты, милый, занедужил не от болезни, а от голода. В древности Шэньнун перепробовал все злаки и признал лучшими пять из них: рис, просо, пшеницу, кукурузу и бобы. И он научил людей растить эти злаки. Поэтому с тех пор болезни лечат лекарствами, а голод — пятью злаками». Она принесла мне миску вареного риса, я поел — и вернулся к жизни. Так что нет «корня жизни», кроме риса! Я ем его по полной миске утром и вечером — и вот прожил семьдесят лет!

Все слушали Мина, разинув рты: какая образная речь, какие глубокие мысли! А один из гостей — тот самый, который донимал Мина каверзными вопросами — все не унимался: очень уж ему хотелось осадить разговорчивого старика.

— Послушайте, почтенный! Вы, наверно, никого и ничего не боитесь, вообще не ведаете страха?

Но Мин и тут не оплошал.

— Больше всех на этом свете я боюсь самого себя. Взгляните на меня внимательно: мой правый глаз — дракон, левый — тигр, под языком у меня секира, моя согнутая рука — стрелковый лук, мысли в голове — как у неразумного младенца или дикаря. Если я перестану держать себя в узде, я начну пожирать свою плоть, грызть и рубить ее, калечить в себе человека. Правильно говорят мудрецы: одолей себя, пресеки зло в себе, научись обуздывать себя — тогда только сможешь ты жить в мире людей.

Ответ был не в бровь, а в глаз! Были еще вопросы, Мин отвечал на все столь же блестяще. Гости восхищались его словами, гости смеялись, гости одобрительно шумели — он же оставался невозмутим, словно их мнение его не интересовало.

Кто-то заговорил о том, что в провинции Хванхэ появилась саранча и власти призывают народ уничтожать ее.

— А зачем ее уничтожать? — недоумевает Мин.

— Саранча — это такое насекомое, — объясняют ему, — чуть меньше тутового шелкопряда, пятнистое и волосатое. Когда летит — обыкновенная стрекоза, не больше, зато когда садится — губит посевы. Потому и называют саранчу вредителем злаков, потому и ловят ее и зарывают в землю.

— Ну и ну! — воскликнул Мин. — Да ведь саранча — всего лишь крохотная букашка! Чего ее опасаться? А вот я, честное слово, видел на Колокольной улице стаю гигантской саранчи. Ростом каждая семь чи, голова черная, глаза сверкают, рот огромный — целый кулак входит. Снуют по улице, трутся задами, пятки друг другу давят. А уж сколько вреда от них — и сказать страшно. Хотел бы я всех их переловить, да нет такого сачка!

Он сказал это без тени улыбки, и слушатели поверили, будто и в самом деле у Колокольной башни появилась гигантская саранча. Но Мин имел в виду не насекомых. Он намекал на барышников, скупающих у крестьян за гроши тот урожай, который они вырастили потом и кровью…

Как-то Мин зашел навестить меня. Я поздоровался и тут же загадал ему загадку:

— Что это означает: «Весенняя весть — старый пес скулит»?

Мин рассмеялся.

— «Весенняя весть» — это надпись, которую вешают на ворота с наступлением весны. Знаки «ворота» и «весть» составляют иероглиф Мин, которым пишется моя фамилия. «Старый пес» — это вы про меня: будто я стар, зубы у меня выпали, говорю я неразборчиво и слушать меня противно. Но отнимите от иероглифа «старый пес» знак «собака» — и останется знак «великий»! Отнимите от иероглифа «скулить» знак «говорить» — и останется знак «император», то есть «миротворец». И получится у вас в итоге: «Мин — великий миротворец». И будет это уже не хула, а похвала мне!

Так разгадал он мою загадку и доказал, что он не только прекрасный грамотей, но и замечательный острослов.

Умер Мин Юсин семидесяти четырех лет от роду. Он вел безалаберную жизнь, слыл балагуром и насмешником, однако оставил по себе добрую память. Он прекрасно знал Ицзин, преклонялся перед Лао-цзы, почитал Дао. Не было ни одной стоящей книги, которую он не прочитал. Оба его сына успешно сдали экзамены на военный чин, хотя служить не стали.

Нынче осенью я снова заболел. Увы, Мина со мной уже не было. Поэтому я решил написать о нем, вспомнив все те шутки, остроты и изречения, которые слышал от него.

Я искренно сожалею о кончине незабвенного Мин Юсина:

— Бедный Мин! Он был человеком редкого ума и недюжинных способностей, он умел радоваться и гневаться, любить и ненавидеть. Он мечтал о подвигах, но так и не добился славы при жизни, нарисованные им на стене вороны — увы — не превратились в соколов. Я написал о нем воспоминания — и он снова со мной. Осень года ч о н ч х у к.

Перевод Г. Рачкова.

Философ Сонгюль знал старика Ома уже много лет. Жил этот Ом к востоку от Башни Предков и зарабатывал тем, что выгребал из деревенских нужников навоз и разносил его по полям. Односельчане называли золотаря просто «дядька Ом», а философ величал, отнюдь не в шутку, титулом «господин Добродей-в-дерьме».

Как-то пришел к философу один из его учеников и заявил:

— Недавно я спросил у вас, что такое друг, и вы ответили: «Друг — это жена, только не та, что спит с тобой; это брат, но не по крови». Надо понимать, вы советуете не дружить с кем попало. Но что же я вижу на деле? Почтенные люди из знатных семей, высоко ценя вашу ученость, ищут дружбы с вами — вы же воротите от них нос, не удостаиваете их ни взглядом, ни добрым словом. А вот дядьку Ома привечаете, словно благородного, превозносите до небес его добродетели, набиваетесь ему в друзья, хотя он всего лишь грязный золотарь, последний человек в деревне, и каждый считает зазорным водиться с ним. Мне стыдно за вас. Не желаю я больше у вас учиться!