Ким Ирён - История цветов

Ну и удивился Петух, когда взяли его под стражу. Нежданно-негаданно свалилась на него беда: впервые попал он в суд. От испуга вытянул Петух шею и стал хрипло кричать, но вскоре успокоился, распрямил красный гребешок и заговорил:

— Мое дело — возвещать зарю! Голос мой призывает солнце! На заставе Ханьгу спас я от погони Тянь Вэня {72} 72 На заставе Ханьгу спас я от погони Тянь Вэня… — Когда Тянь Вэнь (см. коммент. 65) возвращался в удел Ци, на заставе Ханьгу (расположенной на границе Цинь и Ци) его разбудил крик петуха, и он смог вовремя уйти от погони. , ночью заставил Цзу Ти плясать от радости {73} 73 …заставил Цзу Ти плясать от радости. — Известный государственный деятель Цзу Ти (226—321), когда еще служил на скромной должности секретаря, услышал пение петуха фазана, которое счел предзнаменованием славной карьеры (слова «пение петуха» звучат по-китайски так же, как и «славное имя»), и пустился в пляс. . Мой утренний клич напоминает вассалу о верности государю, а добродетельной жене — о нерадивости гуляки мужа. Не причастен я к преступлению Мыши!

Допросив Светлячка и Петуха, Дух повелел отвести их в темницу, а сам сказал Мыши:

— Знаю теперь, что светить в темноте — назначение Светлячков, а кричать по утрам — обязанность Петуха. Значит, ни Светлячок, ни Петух не могли быть соучастниками твоего преступления, невиновность их очевидна. Кто же был твоим сообщником? Говори немедля!

Назвала Мышь Кукушку и Попугая.

— Прогрызла я стену кладовой, а предо мной — земляная насыпь; с трудом разгребая землю, стала я перетаскивать ее в другое место. Мне и невдомек, что поблизости Кошка притаилась, глаз с меня не спускает. Но тут села на дерево Кукушка и прокуковала: «Лучше вернуться! Лучше вернуться!» {74} 74 «Лучше вернуться!» — Крик кукушки по-китайски передается словами «бу жу гуй», что звучит так же, как «лучше вернуться». Я сразу догадалась, что грозит мне опасность, и кинулась со всех ног к своей норе. Тут-то Кошка на меня и прыгнула: когти выпустила, зубами скрежещет; да только я уже далеко была! Так спаслась я от коварной хищницы. Разве не Кукушка помогла мне избежать беды?

Но это еще не все. На другой день попробовала я снова в кладовую пробраться; гляжу — передо мной куча камней, сдвинуть их мне не под силу. «Ну, думаю, придется бросать эту затею!» Но тут прилетел Попугай, сел на ветку и говорит: «Мышь, прогрызи дыру! Мышь, прогрызи дыру!» Я и послушалась; забыв про усталость, с новыми силами принялась за дело. Разве не вправе я сказать, что на преступление толкнул меня Попугай?

Выслушал Дух эту речь и велел воинам привести подстрекателей.

Горько заплакала Кукушка:

— Я — душа покойного властителя царства Шу, извечный гость Башаньских гор. Можно ли не печалиться вдали от родины? Когда луна горюет над безлюдными горами, я кукую: «Лучше вернуться! Лучше вернуться!» Поэт услышит — прослезится, путник услышит — задумается. От века звучит в лесу мой голос, почему же уверяет эта Мышь, что пела я ради нее?

Затем шумно затараторил Попугай:

— Я выходец из Луншаньских гор, желанный гость Людей. Разумом постигаю я мирские дела, речью могу подражать Человеку. Во дворце тайского императора читал я стихи, в доме почтенного Яна разоблачил коварную изменницу, звал меня Мин-хуан {75} 75 …в доме почтенного Яна… звал меня Мин-хуан… — намек на легенду о танском императоре Мин-хуане или Сюань-цзуне (713—755) и его возлюбленной из дома Ян (Ян-гуйфэй). Легенда гласит, что попугай во дворце громко кричал, чтобы предупредить императора о встрече Ян-гуйфэй с любовником. и «Белоснежкой», и «Зеленым чиновником». Поэт Ми Хэн воспел меня как «Священную птицу с Запада», а Бо Цзюйи прославил мою родину, что к востоку от Янцзы. Душа и повадки у меня птичьи, но разговариваю я языком человечьим. Да разве мог я, священная птица, участвовать в преступлении Мыши? Поболтать я люблю, вот Мышь и воспользовалась моей слабостью, чтобы возвести на меня поклеп. Впредь буду я молчать, рта не раскрою, что бы ни случилось!

Выслушал Дух Кукушку и Попугая и думает: «Попугай, конечно, не виновен. К тому же он открыл мне, что обладает чудесным даром — изобличать преступников; надо будет иметь это в виду. Кукушка же — птица беспокойная и мстительная, Людей не любит. Но что ни говори — она душа властителя царства Шу, значит, обращаться с ней надо бережно».

И порешил строгий судья отослать Попугая обратно в горы Луншань, а Кукушку поселить в саду, подле кладовой, усадив ее на Рододендрон, прозванный «Кукушкин цвет». Отдал Дух надлежащие приказания и говорит Мыши:

— Кукушка куковала без всякой цели. Попугай разговаривал сам с собой. Кто же, наконец, твои сообщники?

Назвала Мышь Иволгу и Бабочку.

— День изо дня набивала я, старая, брюхо белояшмовым рисом и жила припеваючи. В один погожий вечер, когда поблизости и человеческого голоса не было слышно, отправилась я в свое излюбленное местечко утолить голод. Прихожу, а на дереве сидит золотистая Иволга; прилетела неведомо откуда и нежным голосом чудесные песни поет, а меж цветов, соревнуясь в танце, порхают белые Бабочки. Обрадовалась я и стала с ними резвиться — они ведь мои закадычные друзья.

Подумал Дух и повелел святому воинству доставить в суд обвиняемых. Привели воины Иволгу и Бабочку. Спрашивает их Хранитель кладовой:

— Правда ли, что вы резвились с Мышью? Правда ли, что подбили ее на преступление?

Нежным, трепетным от волнения голосом ответила Иволга:

— Когда налетает восточный ветер и перестает моросить дождик, цветы в горах улыбаются своими нежными устами, а ветви Ивы, что склонилась над рекой, раскрывают — будто глаза — зеленые почки и колышутся в танце. Тогда я покидаю тихие долины и улетаю в цветущие луга, в зеленые чащи. Пронзительный, как игла, голос мой прогоняет весенние сны, а легкое, словно ткацкий челнок, тело порхает меж ветвей плакучей Ивы. С давних времен своими песнями перекликаюсь я с поэтами… Да разве могла бы я делить радость с таким ничтожеством, с таким подлым существом, как эта мышь?

Затем, взмахивая хрупкими крылышками, заговорила Бабочка:

— Когда у подножия гор расцветают цветы, а у речной дамбы зеленеют чудесные травы, наши белые крылья мелькают, словно снежинки в дуновении легкого ветерка; танцуем мы парами, напоминая опадающие лепестки цветов. Вместе с отшельниками искали мы дорогу в зеленых горах, мы являлись во сне Таньюаньцу… {76} 76 …являлись во сне Таньюаньцу… — Таньюанец — прозвище китайского философа Чжуан-цзы по местности, в которой он жил. Я от рождения веселого, легкого нрава — что же в этом преступного?

Допросил Дух Иволгу и Бабочку и думает: «Распевать песни и плясать любят одни только повесы да развратницы. Нет, ни Иволге, ни Бабочке верить нельзя!» И повелел он заключить обеих в темницу. Потом обратился к старой Мыши: