Анри Барбюс - Ад

И эта вечность заставляет меня думать о времени. Сколько времени существует Земля? Сколько же миллиардов веков протекло с тех пор, как мировая газообразная масса отделилась от экватора солнечной туманности? Неизвестно. Предполагается, что для второй фазы — гораздо более короткой — её превращения, то есть, для перехода от жидкого состояния к твёрдому, потребовалось триста пятьдесят миллионов лет.

Атом, наименьший элемент материи. И вот теперь наибольший элемент: звёздный мир. Не реальная или даже видимая совокупная система небесного свода, которая неизмерима, но её часть, которая была измерена наукой. Научное исследование ограничивается радиусом в восемьсот тысяч миллиардов километров от Земли. За пределами этого радиуса, охватывающего лишь самые близкие звёзды, миры, по отношению к движению Земли, не проявляют видимого перемещения, позволяющего нам оценить их дальность, и у нас больше нет никаких данных о звёздных пространствах. Вселенная, исследованная расчётами, представлена, таким образом, сферой, радиус которой имеет приблизительно восемьсот тысяч миллиардов километров. Числа, которые определяют эту сферу, являются самыми большими, которые можно было бы применять в действительности. Они составляют, по объёму, две тысячи сто сорок пять сексдециллионов [47] сексдециллион — в США: представлен как 1 с 51 нулями; в Великобритании: представлен как 1 с 96 нулями. кубических метров. Поскольку, с другой стороны, количество атомов, содержащихся в одном кубическом метре, если мы ссылаемся на предположительный размер, допускаемый нами для атома, составляет один дециллион [48] дециллион — в США: представлен как 1 с 33 нулями; в Великобритании: представлен как 1 с 60 нулями. , соотношение между самой большой вещью и самой маленькой есть такое число, для которого наука не имеет термина, чтобы его выразить. Никогда этим не пользовались: я, возможно, первый человек, который это делает, имея огромную потребность в уточнении, которая меня мучает этим вечером. В соответствии с латинской этимологией названий чисел, это не бывшее в употреблении число, которое довольно точно выражает, сколько вселенная может содержать атомов, должно бы было в начале выражаться следующим образом: два октовигинтиллиона [49] октовигинтиллион: окто — по-латыни восемь; вигинтиллион — в США: представлен как 1 с 63 нулями; в Великобритании: представлен как 1 со 120 нулями. … В его составе два, за которым следует восемьдесят семь цифр. Ничто не может дать представление об огромности этого числа, которое выражает природу с момента её создания до её предельно достижимой границы.

И однако, эту цифру, являющуюся чудовищным изображением, нужно ещё деформировать, нужно её ещё умножить на пятьдесят триллионов, её преобразовать в сто дуотригинтимионов [50] дуотригинтиллион: — дуо — по-латыни два; тригинтиллшм — 1 с 93 нулями. , то есть, в число из ста двух цифр, если признать теорию Ньюкомба [51] Ньюкомб, или Ньюком (Newcomb), Саймон (1835–1900) — американский астроном, исследовал движения планет, их спутников, Луны. , который, основываясь на движениях и скоростях звёзд, в соответствии с незыблемым законом гравитации, ограничивает нашу звёздную систему в целом сферой в пространстве с диаметром в шестьдесят квинтиллионов [52] квинтиллион — в США: представлен как 1 с 18 нулями; в Великобритании: представлен как 1 с 30 нулями. километров, где гармонично ниспадают сто двадцать пять миллионов звёзд.

Что можно делать в связи со всем этим?

Что же могу делать я, находящийся тут, под ослепляющим впечатлением от текста, который я читаю, рядом с этой лампой, которая образует восьмиугольную тень, слегка касающуюся моей чернильницы, — чей рассеянный свет едва показывает мне потолок и окно, тёмное и светящееся под этими лёгкими шторами, и почти не выводит из мрака стены комнаты…

Я встал. Я брожу по комнате. Что я есть, что я есть? Ах! нужно, нужно, чтобы я ответил на этот вопрос, потому что другой вопрос остаётся неопределённым, словно угроза: Что скоро случится со мной!

Перед большим зеркалом, стоящим на камине, я пристально смотрю на своё отражение, я ищу в себе то, чем я смог бы ответить на свою незначительность. Если я не могу убежать от самого себя, я погиб… Есть ли я то малое, которым я себя представляю, являюсь ли я неподвижным и подавленным в этой комнате как в слишком большом гробу?

Инстинктивно безмятежная интуиция, простая как я, устраняет ужас, одолевающий меня, и я говорю себе, что невозможно, чтобы повсюду существовало огромное заблуждение.

*

Кто мне продиктовал только что обдуманное мною? Кому я повиновался?

Вере в то, что во мне накоплены здравомыслие, религия, наука…

Это здравомыслие является голосом чувств, и этот громкий голос, очень близкий, твердит, что вещи являются такими, какими мы их видим. Но в глубине себя я прекрасно сознаю, что это неверно. Нужно прежде всего вырваться из этой грубой оболочки обычной жизни.

Противоречия, которыми чревато безмятежное постижение очевидности, бесчисленные ошибки наших чувств, фантастические творения сна, безумия не позволяют нам слушать это жалкое поучение. Здравомыслие — это животное честное, но слепое. Оно не признаёт истину, которая ускользает при первых взглядах; которая, по великолепным словам древнего мудреца, «находится в пропасти».

Наука… Что такое наука? Чистая наука — это организация разума им самим; в прикладном смысле — это организация видимости. Научная «истина» есть почти цельное отрицание здравомыслия. Совсем не существует подробностей видимости, которые бы не противоречили соответствующему научному утверждению. Наука гласит, что звук, свет есть колебания; что материя есть соединение сил… Она провозглашает абстрактный материализм. Она заменяет грубую видимость формулами; или, в таком случае, она её допускает без исследования. Она порождает, на более сложном и мучительном уровне, те же противоречия, что и поверхностный реализм. Даже внутри своей экспериментальной или логической области, она вынуждена пользоваться фиктивными данными, предположениями. Если её побуждают исследовать вопрос об огромности мира или о его малом размере, она не знает, что сказать. На более низком уровне, она останавливается перед вопросом делимости пространства; на более высоком уровне, она останавливается перед дилеммой абсурдов: «Пространство нигде не кончается» или: «Пространство где-нибудь кончается».

Не в большей степени, чем это присуще здравомыслию, она не видит истину; она, к тому же, не создана для этого, потому что она имеет целью лишь абстрактную или практическую систематизацию элементов, сущностную реальность которых она не обсуждает.