Николай Миклухо-Маклай - Путешествия на Новую Гвинею (Дневники путешествий 1874—1887). Том 2

Имей я подходящую для многодневного плавания достаточно большую шлюпку и наемных людей (не папуасов), я, разумеется, отправился бы далее; но в таком случае сомневаюсь, что меня бы так же мирно встречали, как между Бугарломом и Телята, благодаря моим туземным спутникам. Без них я не увидел бы четвертой части того, что мне удалось увидеть.

Г-н капитан Моресби был так любезен, что прислал мне в мае прошлого года карты своих съемок восточного берега Новой Гвинеи с приложением нескольких номеров «Hydrographiс Notice». Но, к сожалению, береговой контур от мыса короля Вильяма до мыса Риньи (на этой карте) имеет так мало деталей, что мне будет весьма трудно согласить с этою картою мои заметки 1877 г., которые остались в Сингапуре.

Туземные имена этих островов: Рук, Лотин и Лонг; но так как мне не пришлось увидеть их, то не знаю, какое туземное имя соответствует английским названиям на картах.

Я надеюсь встретить капитана Моресби при моем возвращении в Европу, и, может быть, из разговоров с ним мне удастся разъяснить остающиеся недоумения.

Перед концом сухого времени года (в июле и августе) папуасы обыкновенно жгут «унан» (Sacharum Konigii) главным образом для охоты на диких свиней, почему они сопоставляют обыкновенно эти два удовольствия «унан барата – буль уяр».

Я называю здесь берегом Маклая часть северо-восточного берега Новой Гвинеи, между мысами Еремпи и Телята, или, соображаясь с картами, приблизительно от мыса Круазиль до мыса короля Вильяма. Очень сожалею, что, не имея с собою моих записок и дневника 1876–1877 гг., нахожусь пока в невозможности приложить картографический эскиз берега Маклая.

Я уже сказал, что эта экспедиция по случаю отъезда моего в ноябре не состоялась.

Сплю я здесь обыкновенно от 9, редко от 10 час. вечера до 5 час. утра, на сиесту (от 1.5–2.5 час. пополудни) требуется еще 1 час; к этим 8 или 9 часам сна на еду (3 раза в день) уходит около 1.5 часа, так что около 13 часов остается на работу. Это распределение времени нарушается во время экскурсий.

«Оним» называется заговоренный с какою$нибудь целью предмет; всякое лекарство называется оним.

Подробности об «ониме» сообщу в следующем отделе (III) моих заметок по этнологии папуасов берега Маклая, в Новой Гвинее.

Обе стороны имеют или думают иметь многих союзников, почему боятся идти в каждую деревню, о которой не знают положительно, дружественная она или нет, считая нейтральные деревни за союзников своих противников.

Б а р л а – большая, открытая с обеих сторон хижина, преимущественно назначенная для мужчин.

Тот самый, который приходил при постройке матросами корвета «Витязь» моей хижины на Гарагаси в сентябре 1871 г. и уверял, что меня убьют, когда корвет уйдет.

М а н а – гора, т а м о – человек или люди. Мана-там о – люди гор.

Не помню латинского названия грибка, который причиняет эту болезнь кокосовым пальмам, при которой листья мало-помалу желтеют, затем делаются красными и дерево умирает. Эта болезнь очень часто встречается на Малайском полуострове, на Яве и в многих других местностях.

Достойно внимания, что этот весьма распространенный обычай – не оставаться в местностях, где случился один или тем более несколько смертных случаев, – который был сообщен многими путешественниками в разных странах и который я нашел в силе между меланезийскими номадными племенами острова Люсона, Малайского полуострова, западного берега Новой Гвинеи, – встречается также между оседлыми, дорожащими своею собственностью жителями берега Маклая.

По случаю моего отъезда в ноябре я и теперь не знаю, приведен ли этот проект выселения в исполнение; или, предполагая, что в мое отсутствие им нечего бояться тангрина вследствие войны, более ярые приверженцы войны сделали набег на одну из горных деревень, и убив 2–6 горцев, думают, что задержали дальнейшее приготовление онима, почему и остались жить в Горенду.

Смотри: «N. de M. Mа с l а у. Mijn Verblijf aan de Oostkunst van NieuwGuinea in de Jaaren 1871 en 1872, Natuurkundig Tijdschrift, Batavia, 1873. Голландский перевод моего сообщения, полнее напечатанного в «Известиях Русск. геогр. общ.»

Примеров слишком много, и они, полагаю, достаточно известны, чтобы приводить их здесь. Вера в сверхъестественность белых продолжалась в большинстве случаев очень недолго: ром и тому подобные слабости обличали скоро их земное происхождение и помрачали репутацию.

Может быть, впоследствии, если найдется время и соответствующее настроение, я расскажу несколько сюда относящихся случаев.

На днях произошел весьма курьезный и характеристический разговор между одним старым туземцем Бонгу и мною. Придя в обычное время в деревню, я вошел в барлу, в которой происходил громкий, оживленный разговор, который оборвался при моем появлении. Очевидно, туземцы говорили обо мне или о чем-нибудь, что желали скрыть от меня. В барле, кроме жителей Бонгу, были гости из деревень Богатим и Били$Били. Я сел. Все молчали. Наконец, мой приятель, Саул, которому я всегда доверял более других и с которым нередко разговаривал о разных трансцендентальных сюжетах, подошел ко мне и положив руку мне на плечо (что было более выражение дружбы и просьбы, чем простая фамильярность, которую я имею обыкновение исключать в моих отношениях с туземцами), заглядывая в глаза, спросил меня масляным голосом: «Маклай, скажи, можешь ты умереть? Быть мертвым, как люди Бонгу, Богатим, Били-Били?» Вопрос удивил меня своею неожиданностью и серьезным, хотя просительным, тоном, которым он был сказан. Выражение физиономий желающих услыхать мой ответ присутствующих показало мне, что не один Саул спрашивает. На ясный вопрос следовало дать ясный ответ, но который следовало прежде обдумать. Тем более необходимо было обдумать, что туземцы знают, убеждены, что Маклай не скажет неправды. «Баллал-Маклай-худи» (слово Маклая одно) вошло между ними в пословицу, в верности которой им никогда не приходилось сомневаться. Скажи я «нет», пожалуй, завтра или через несколько дней представится случай уличить Маклая во лжи. Скажи я «да», я поколеблю сам значительно мою репутацию, которая особенно важна для меня именно теперь, несколько дней после запрещения войны. Эти соображения промелькнули гораздо скорей, нежели я написал последние строки. Чтобы иметь время обдумать ответ, я встал и прошелся в длину барлы, как бы ища что-то (собственно, я искал ответа). Наконец, остановившись, я снял со стены солидное папуасское копье. Я выбрал нарочно самое тяжелое; подошел с ним к Саулу, который, следя за моими движениями, стоял посреди барлы, подал ему копье, а сам, отойдя несколько шагов, остановился против него. Затем, сняв шляпу, которой широкие поля скрывали мое лицо (чтобы туземцы могли по выражению лица видеть, что Маклай не шутит и не моргнет, что бы ни случилось), сказал: «Попробуй, посмотри, могу ли я умереть». Недоумевающий Саул, хотя понял теперь смысл моего предложения, не подняв даже копья, первый заговорил: «Арен, арен» (нет, нет), между тем как несколько из присутствующих бросились ко мне, как бы желая загородить меня от копья Саула своим телом. Простояв еще несколько времени в ожидании пред Саулом и назвав его даже шутливым тоном «бабою», я сел между туземцами. Ответ оказался удовлетворительным, так как никто ни разу после этого случая не спрашивал, могу ли я умереть.