Чарльз Сноу - Наставники. Коридоры власти

Седьмого декабря я решил уйти вечером из колледжа и отправился на прогулку. Вечер был теплый и пасмурный; в витринах магазинов зажигались огни; порывистый ветер, завывая в узких улицах, словно они стали органными трубами, нес над тротуарами мелкую холодную морось, и прохожие закрывались от нее наклоненными против ветра зонтами.

Я вышел к полям Гранчестера и побрел по берегу реки. Вечерняя тьма сгущалась; людей вокруг видно не было; на черной воде светлым пятном выделялся одинокий лебедь. Мне стало тоскливо, и я поспешил вернуться в город; поднявшись по склону холма к Гороховой улице, я остановился возле уже закрытого магазинчика; над головой у меня ветер яростно трепал языки газовых фонарей.

— Господи, вот неожиданность! — вдруг услышал я. — Что вы тут делаете в такую мерзкую погоду?

Это был Джего; он улыбался, но его широкое лицо казалось изможденным и осунувшимся.

— Да вот захотелось прогуляться, — ответил я.

— Мне тоже. Прогуляться и все как следует обдумать.

Мы пошли по направлению к колледжу. Немного помолчав, Джего сказал:

— Послушайте, Элиот, вы не сочтете меня слишком назойливым, если я напрошусь к вам на чашку чая?

— Конечно, нет.

— Я пытаюсь собраться с мыслями, — Джего грустно улыбнулся, — а это выглядит не очень-то весело. И мою жену удручает мой унылый вид. А вы уверены, что я не буду действовать вам на нервы?

— Ради бога, не думайте об этом, — сказал я.

В первом дворике ярко светилось окно Брауна; но напротив, в окнах Резиденции, света не было.

— Трудно поверить, что он умер, — проговорил Джего.

Мы поднялись ко мне, и я заказал чай. А потом, решив, что Джего больше всего нуждается в дружеской откровенности, спросил:

— Вас, наверно, очень тревожат выборы?

— Невыносимо, — признался Джего.

— Со своими чувствами трудно справиться.

— А я вот себя презираю, потому что не могу с ними справиться, — сказал Джего.

— Ни один человек не властен над своими чувствами, — возразил я.

— Сегодня мне ни на секунду не удалось забыть про выборы, — пожаловался Джего. — Я и гулять-то пошел, чтобы немного успокоиться. И все равно думал только о выборах. Ну, а поэтому решил окончательно во всем разобраться.

— Мне что-то не совсем понятно, о чем вы говорите.

— Я решил разобраться, насколько все это для меня важно, — объяснил Джего. И сейчас же воскликнул: — Да только ничего у меня не получилось, Элиот! Я окончательно запутался. — Он посмотрел мне в глаза — пристально, наивно и доверчиво. — То, что я вам сейчас скажу, незачем знать Кристлу и даже доброму Дядюшке Артуру. Временами я думаю, что мне решительно не нужна эта должность. И презираю себя за свое волнение. Порой мне кажется, что я отдал бы полжизни, лишь бы избавиться от всего этого.

— И вам так кажется, когда вы…

Джего горько улыбнулся.

— Когда я уверен, что получу ее. Иногда я в этом совершенно уверен. А иногда думаю, что в конце концов все-таки проиграю. И вот тут-то вдруг начинаю понимать, что мне до безумия хочется стать ректором. У меня такое чувство, что я абсолютно никчемный человек.

— Я, вероятно, чувствовал бы то же самое, — сказал я.

— В самом деле? Вы действительно понимаете, каково это — ощущать собственную никчемность?

— Понимаю, Джего.

— Мне-то казалось, что вы гораздо благоразумней, — сказал Джего. — Вы, по-моему, не стали бы мечтать о поражении.

— Пожалуй, нет, — согласился я.

— Кристлу следовало выдвинуть собственную кандидатуру. Ему-то все это наверняка бы понравилось. — Джего устало и презрительно пожал плечами.

Вот она робость, порожденная гордыней, подумал я. Его пугала борьба. Он говорил себе, что ему «решительно не нужна эта должность», панически боясь поражения. А кроме того, ему надоело смирять свою гордость, чтобы добиться цели, которая не могла по-настоящему удовлетворить его непомерную гордыню. Он не дал отпора Найтингейлу. Он месяцами подчинялся указаниям Кристла. Мои догадки и опасения Брауна — которых он, впрочем, никогда не высказывал — подтвердились. Кристл и Джего были очень разными людьми. А наблюдая, как Кристл ведет предвыборную борьбу, Джего понял, что их разделяет глубокая пропасть. Он не хотел подчиняться этому бездушному, как он теперь считал, властолюбцу — и его гневный протест против нашего ультиматума объяснялся подспудной неприязнью к своему самому активному стороннику. Однако ему все же пришлось смириться, потому что победой на выборах он дорожил больше, чем собственной гордостью.

— Мы обязательно должны провести вас в ректоры, — с чувством проговорил я; такой глубокой симпатии к нему я еще никогда не испытывал. Мы помолчали. Потом Джего сказал:

— Кажется, я хочу этого больше всего на свете.

— Но меня это, знаете ли, поражает, — тотчас же добавил он. — Поражает до глубины души. В юности я был очень честолюбив. Я хотел добиться всего — почестей, любви, богатства… Да, я был очень честолюбив. И честолюбие не раз заставляло меня страдать. А теперь… теперь я жду не дождусь должности ректора. Правда, ждать-то уже осталось недолго.

Джего с упоением начал рассказывать, кого он назначит на должностные посты, когда станет ректором. Он предвосхищал в мечтах радость могущества, уверенно рассуждал о будущем процветании колледжа под его руководством и рисовал себе картину благодарности потомков к «величайшему в истории колледжа ректору». Но вскоре его мысли приняли иное направление. Он с вызовом посмотрел на меня и воскликнул:

— И вы просто не представляете себе, как замечательно раскроется в Резиденции моя жена! Она всегда оказывается на высоте положения. Да, я должен победить хотя бы ради нее. Она так этого ждет!

Я видел — ему хотелось сказать о своей жене что-то еще, однако он не решился. Поговорив о своем честолюбии, он немного успокоился; возможно, разговор о миссис Джего успокоил бы его еще больше. Но он понимал, что говорить об этом нельзя — во всяком случае, со мной: я хорошо к нему относился, поддерживал его в предвыборной борьбе, но он был гораздо старше, и нас не связывала истинная дружба. Я, впрочем, был уверен, что он не завел бы такого разговора ни с кем. Я был уверен, что он никогда и никому не рассказывал о миссис Джего. Обаятельный и отзывчивый, он тем не менее ни с кем по-настоящему не дружил. Мне даже казалось, что до сих пор он никому не говорил и о своем честолюбии.

За чаем он принялся разглагольствовать о браке, которому не суждено было состояться, — обсуждать собственный он так и не решился. Он знал, что Джоан мечтала выйти замуж за Роя. С надменным вызовом возвеличив свою жену, Джего переключился на Джоан и Роя. Но и в репликах об этой паре явственно прослеживались его тайные мысли о самом себе и миссис Джего. По его словам, Джоан как будто бы подходила Рою. Джего сказал, что он, мол, очень надеялся на это. И сразу же добавил, что, по всей видимости, ошибся. А значит, их брак был бы безумием. Со стороны невозможно определить, кто кому подходит. Никакими общими правилами тут руководствоваться нельзя. Человек инстинктивно чувствует, с кем он должен связать свою судьбу. И всегда оказывается правым — даже если почти все считают, что он ошибся.