Н Ланская - Обрусители

- Вы, ребята, чего ждете? - сказал он, собрав у себя вечером в хате знакомых нам братьев Бычковых, Филиппа Тилипута, Степана Черкаса, Ивана Хмелевского, Петра Подгорного и веселого парня Василия Крюка, из соседней деревни. - Чего ждете? ведь в правление на счет Кулака бумага пришла.

- Какая бумага? - спросил Черкас.

- Настоящая казенная бумага за печатью. Нешто не слыхали? - искренно удивился Скудельников.

- Откуда нам слышать? вот коли раскладка какая, так живо скажут, - покачал своей старой, много вынесшей головой Петр Подгорный.

- Кабы только раскладка, а то и того хуже! - вздохнул непризнанный наставник, стараясь возбудить интерес слушателей.

- Да ты говори толком, чего тянешь! - сказал с сердцем нетерпеливый Иван Хмелевский.

- Ах, братцы! - уж очень мне вас жалко-то! A не сбегает ли кто за косушкой? - переменил он тон. - Ей Богу, всего разломило...

- Какая теперь косушка ночью?! ведь выдумали..

- Сказывай, в чем дело-то! Завтра поднесем: не уйдет...

- Ну, смотрите же: завтра, так завтра! A в том дело, что коли Сидор - чтоб его черти взяли! - дослужит старшиной третье трехлетие, сказано в той бумаге, то быть ему после того дворянином, повесят ему медаль, либо какой орден, и тогда уж фью!... засвистал Скудельников. - Тогда уж от него ни пестом, ни шестом!... И выбирать не допустят: на век старшиной закрепят.

- Да как же это так? - спросили в один голос изумленные мужики. - Каким манером?

- Таким манером, что как утвердят его па этой должности, так уж по закону, стало быть, до конца, т. е. до самой его смерти. Вам выходит терпеть, a ему с вашей глупости богатеть.

- Да как же так, Лука Михеич?

- Наладили одно: да как же так? Говорят вам: бумага пришла, ну?

У мужиков от такой новости и руки опустились. Это было, разумеется, нелепо; Скудельников сболтнул первое, что попало на язык, почти всегда пьяный; но разве крестьяне могли отнестись критически к какому бы то ни было вздору? Они знали, что Лука Михеич человек грамотный, всякие книжки может читать, ходит в сюртуке, курит папироски, поет на в клиросе и у посредника первый гость. Ему ли не знать такой важной новости? Они ему поверили, a Скудельников, измыслив вздор, решился в своих видах поддерживать его.

- Где же ты, Лука Михеич, эту бумагу читал?

- Где читал? Само-собою в правлении: Михаил Иванович показывал.

- Може это еще так только? - сказал нерешительно Степан Черкас.

Эх ты! - покачал на него головой Скудельников. - A еще законником считаешься; ну, где же это видано, чтобы такие бумаги так писались!

И он встал, делая вид, что е такими людьми нечего попусту слова тратить. Уловка удалась, и мужики схватились за Скудельникова, видя в нем какое ни на есть спасение от нагрянувшей беды.

- Постой, постой, Михеич! Что же ты так? да ведь того... заговорили мужики.

- Да уж это, братцы, должно верно: Лука Михеич не станет врать,-сказал Хмелевский. Мне вот и жил намедни сказывал, что Кулак новый кафтан сшил, куда, говорит, длиннее прежнего.

- Новый кафтан? уж это беспременно к чему нибудь.

- Вестимо не без причины, - прибавил Василий Крюк.

- Вон сами видите, куда пошло! - сказал довольный неожиданным оборотом Скудельников.

- Так как же ты думаешь, Лука Михеич, как же нам теперича?...

- Мне что же за вас думать! Как себе знаете... Вон дядя Гаврик за вас подумал, да и поплатился.

- A он, братцы, слышно, все хлопочет, - перебил Скудельникова Черкас, состоявший, по прежней должности сельского старосты, в большой дружбе со сторожем Еремкои. - Тимофеич сказывал: все хлопочет, все хлопочет... В Питере, говорит, самому наибольшему генералу просьбу подавал...

- Ну, что ж он, генерал-то? - спросили е любопытством мужики, чувствуя себя виноватыми перед дядей Гавриком.

- Да ничего, выслушал. Выслушал, да и говорит: вижу, говорит, что ты пострадал за правду a помочь тебе ничем не могу, потому нет, говорит, таких законов, чтобы сделанное переделать можно. - Как же это так, ваше графское сиятельство? спрашивает. Ну, тут генерал махнул рукой и отошел прочь. Бумага об этом самом была в правление прислана, на счет, значит, приговора... Ну, Курочка отписал, что все это мол верно, так точно и было, но человек этот в роде как бы не в своем уме и приключилось ему это повреждение от водки...

- Вот, братцы, напраслина то! - воскликнул Хмелевский.

- Вот видите, каково вам советовать-то! Нешто вы свою пользу понимать можете? - начал Скудельников. - Где ваше понятие?

- Понятие-то у нас може и есть, да и с понятием-то ничего не поделаешь, - сказал Петр Подгорный и глубоко вздохнул, - Вот ты созвал нас, рассказываешь, a как нам об тебе понимать: злодей ты нам, или нет? - спросил он сурово, - вдруг поднявшись и подходя к Скудельникову. - Коли не злодей, так должен нам путь указать, потому ты больше знаешь, мы народ темный, нас всякий может и обмануть, и обидеть...

В голосе старика звучала такая грустная нота, что Скудельникову стало на минуту совестно, но он тотчас же победил эхо чувство.

- Что мне вам путь указывать? Вам сказано, что коли Сидор дослужит еще трехлетие, так запишут его в дворяне, и тогда уж от него не отвертитесь...

Мужики переглянулись, словно спрашивая: что же тут делать, когда дело решено без них?

- Стало, коли в вас рассудок есть, то вы должны понимать, как теперь поступит. Ступайте в губернию, можно жалобу написать, - сказал Скудельников, будто нехотя и, напомнив об обещанной на завтра водке, зевнул с видом человека, исполнившего тяжелый долг. Крестьяне друг за другом вышли, потолковали еще дорогой, и на другой день решили, миновав посредника, написать просьбу и на этот раз нести ее в губернию самим. Это было дело трудное и даже опасное, потому что Гвоздика не допускал в своем участке никаких отлучек, и ослушники, как настоящие дезертиры, карались самым строгим образом; но мужики решили, что двух смертей не бывать, и бросили жребий, кому идти. Жребий пал на младшего Бычкова и на Степана Черкаса. Бычкова вызвался заменить старший брат Сидор, a лучше Черкаса - человека бывалого и в законе доку - и выбрать было нельзя. Депутаты отправились. Путешествие было далекое, несколько сот верст; пора самая рабочая; но в конце виднелась надежда изменить и улучшить свое положение, - и крестьяне, с краюхой хлеба в котомке и с просьбой за пазухой, бодро шли вперед. На восьмой день по выходе из Сосновки, где это хранилось в глубокой тайне, отважные депутаты были допущены перед лицо его превосходительства. Старый, но еще видный из себя статский генерал, Михаил Дмитриевич Столяров, удостоил их выслушать, улыбаясь непонятному говору крестьян.

- Quel jargon! - обратился он к Степану Петровичу Овсянскому.

- Impayable! - ответил тот, ничего не слыхав и думая о новой актрисе, которой он желал послать букет.