Говард Фаст - Подвиг Сакко и Ванцетти [Легенда Новой Англии]

Сперва судья был не столько расстроен, сколько удивлен тем, что прочел; он сердито перелистал журнал, желая выяснить, какое из красных, коммунистических, революционных, социалистических или анархистских издании позволило себе по его адресу такой недопустимый выпад. К своему изумлению, он обнаружил, что прочитанная им тирада была напечатана в центральном органе протестантской секты, близкой к той, к которой принадлежал он сам. Такое открытие настолько огорчило и раздосадовало судью, что он не смог пережить его в одиночестве.

Тогда он позвонил пастору своего прихода и попросил его зайти. Пастор был в этот день занят; он спросил, нельзя ли отложить визит на вечер. Они договорились, что пастор придет в пять часов и останется обедать. Разговор происходил утром, судья, не предполагал, что остаток дня принесет ему новые испытания и ему трудно будет переживать их одному.

В действительности обстоятельства приняли несколько неожиданный оборот. В этот день жизнь так и не захотела оставить судью в покое. Непрерывным потоком шли послания, телеграммы и заказные письма, не умолкая звонил телефон — сколько бы судья ни изображал оскорбленную добродетель, он все равно был в невменяемом состоянии. К пяти часам ему срочно понадобился совет духовного наставника и друга. Можно понять поэтому его облегчение, когда он услышал знакомые шаги и увидел, что пастор вступил на тенистую веранду. Судья поздоровался с ним с неожиданной горячностью. Но пастор понимал, что сегодня, вероятно, необычный день в жизни судьи, и поэтому приготовился отнестись снисходительно к любой, даже самой неожиданной выходке старика.

Судья горячо пожал руку пастору и указал ему на одно из больших плетеных кресел. Пастор опустился в него, аккуратно положив соломенную шляпу и палку на низенький столик, где была навалена груда газет и журналов. Служанка принесла поднос с лимонадом и печеньем. Пастор вытер лоб и с удовольствием выпил стакан холодного напитка. Потом он взял ореховое печенье, откусил кусочек и улыбнулся от удовольствия.

— Превосходное печенье, — похвалил он. — Да и лимонад, который приготовляет ваша жена, мне нравится. Он так свеж — его уж никак не спутаешь с питьем, которое готовят впрок, а потом подают на стол неделю кряду. Летом у нас принято пить лимонад, но как редко он имеет свежий, приятный вкус только что выжатого лимона! Если вы разрешите мне употребить такое, несколько старомодное, выражение, — я всегда считал лимоны драгоценным вместилищем духов здоровья! Поверьте, лимонад — отличное средство против всяких недомоганий. Говорят даже, что он помогает от водянки и головокружений…

Поддерживая непринужденную беседу, пастор потягивал лимонад и жевал печенье. Он старался оправдать свою репутацию человека жизнерадостного, который предпочитает видеть все в розовом свете. Пухлый и круглый, как колобок, пастор был прямой противоположностью сухому и тощему судье; его выпуклые щеки лоснились, словно только что сорванные яблочки.

Судья слушал его довольно терпеливо, но в конце-концов поток бессмысленной болтовни стал его раздражать, и он напомнил пастору о своем желании поговорить с ним по волнующему его вопросу.

— Волнующему? — переспросил пастор, подняв брови. — Мне кажется, что прежде чем мы начнем разговор, давайте избавимся от кое-каких неправильных представлений. У вас, сэр, нет никаких причин волноваться. Деятельность судьи, так же как и деятельность священника, должна рассматриваться как исполнение воли божьей. Без суда была бы анархия. Без церкви — атеизм. Оба мы — пастыри. Строго-говоря, наши профессии — разные стороны одной и той же медали. Не так ли?

— Я не подходил к вопросу с этой точки зрения, — заметил судья.

— Никогда не поздно, сэр, никогда, — настаивал пастор, прихлебывая лимонад.

— А все-таки, — произнес судья, — войдите в мое положение. Дело тянулось семь лет. За эти годы я успел постареть. Я потерял душевный покой. Где бы я ни появился, в меня тычут пальцем и перешептываются: это он, тот самый, кто засудил двух анархистов.

— Ну, и что ж такого? — примирительно произнес пастор. — Кто-то должен был это сделать: не вы, так другой. Но воле всевышнего судьба избрала именно вас. Кому-то ведь надо было свершить правосудие, и перст божий указал на вас. К тому же не вы признали их виновными, а присяжные. А раз так — вам ничего больше не оставалось, как выполнить ваш священный долг, соблюсти присягу и вынести приговор… В наш низменный век немало грубых материалистов, — добавил пастор, снова протянув руку за печеньем и кивком головы поблагодарив судью, который налил ему еще лимонаду. — Они говорят, что ваш приговор — окончательный. Но окончательный приговор еще впереди. Есть высший суд, перед которым предстанут преступники, и высший судья, который выслушает их доводы и моления. Вы, сэр, исполнили свой долг. Кому дано сделать больше?

— Как вы меня утешили! Но вот, взгляните, — и судья протянул пастору выдержку из религиозного журнала, обведенную цветным карандашом.

Пастор, прочитав, даже фыркнул в знак справедливого негодования.

— Ну и ну! — воскликнул он. — Попался бы мне на глаза тот, кто это написал! Хотел бы я встретиться с ним. Ну и христианин, нечего сказать! Очень интересно было бы о нем разузнать поподробнее! Не судите, говорит он, и тут же судит сам. Я ставлю под сомнение и его духовное призвание и его сан!

— Значит, вы не думаете, что он выражает нечто вроде официального мнения?

— Официального мнения? Что вы, сэр, ни в коем случае!

— Знаете, — сказал судья, — я плохо сплю, мне снятся дурные сны, самые настоящие кошмары. Конечно, тут и речи быть не может о нечистой совести. Такую возможность я полностью отметаю.

— Еще бы, — согласился пастор, снова протягивая руку к печенью. — Для этого нет никаких оснований.

— Моя совесть чиста. Я ни о чем не сожалею. Я рассмотрел показания свидетелей и взвесил их со всей тщательностью. Но дело ведь не только в показаниях свидетелей, дело куда сложнее. Поверьте мне, пастор, стоило мне взглянуть на обвиняемых — и я сразу понял, что они виновны. Я это увидел по их походке, по их манере говорить, по тому, как они стояли передо мной. На них было написано, что они виновны! Семь лет их адвокаты подавали запросы и ходатайства, заявляли отводы и приводили всевозможные доводы. Кто бы стал выслушивать их заявления и доводы более терпеливо? Разве я хоть раз отказался их выслушать? Но как же я мог отказаться и от того, в чем я. с самого начала был так глубоко уверен?

— Раз вы были уверены, зачем же вам было от этого отказываться?

Судья вскочил и нервно зашагал по веранде.

— Но это еще не все, — сказал он в сильном волнении. — Знаете, что я думаю? Знаете, что мне кажется? Мне кажется, что эти люди радуются смерти, ищут ее ради каких-то своих темных целей. С самого начала у них была только одна мысль, только одно желание — разрушить, ниспровергнуть, свести на нет все, что мы создали, все, что мы ценим и почитаем. Когда я гляжу вокруг себя, на нашу старую Новую Англию — на ее дома под тенистыми деревьями, ее зеленые лужайки, ее детей с открытыми лицами и ясным взглядом, — я содрогаюсь при мысли, что все это может быть предано огню и мечу. Наша страна в опасности. Сюда тайком пробрался всякий сброд, подлые люди со смуглой колеей, люди, которые не решаются смотреть нам прямо в глаза. Они коверкают наш язык, ютятся в лачугах и бросают тень на нашу страну. Как я их ненавижу! Скажите, разве грешно их ненавидеть?