Алексей Белослюдов - В поисках Беловодья

Наконец Тит добрался до деда. Хотя начетчик продолжал вытягивать из тощей груди своей длинные и малопонятные слова древнего текста, все же в часовне стало тихо, как у гроба покойника, где голос чтеца, как бы он ни был звонок, напрасно силится разорвать страшную тишину.

И было слышно — епископу и монашенку по крайней мере — как прошептал ошпаренный всеобщим вниманием парень:

— Облава, дед!

— Кто? — спросил тот сурово, и под седыми бровями в зорких глазах, не таясь, вспыхнул гнев. — Ужели наши опять?

— Наши указали только: городские.

— Ну?

— Папаша держит их за воротами, меня послал предуведомить.

— Что говорят-то?

— Опрашивали про двоих, одетых монахами…

— Вот что! — проворчал старик и пододвинулся в сопровождении Тита, ждавшего распоряжений, к беловодским гостям. — Беда, братья! — предупредил он, — Вас ищут слуги антихристовы. Бежать надобно!

— Укажи путь, — попросил епископ, — мы готовы ко всему…

Старик взял за руку внука и сказал:

— Вот Тит вас проводит. Выведи, Тит, по гумнам на огороды, к реке. Возьми будару и перевези на Бухарскую сторону. Погоню мы пустим по тракту… Простите нас, братья!

Он поклонился низко, как мог. Затем, выпрямившись, обратился к молящимся.

— Братья, — спокойно, как о деле привычном, оповестил он, — слуги антихристовы у ворот требуют выдать им гостей наших… Дайте им выйти, а мы помолимся о них… Сами же не волнуйтесь, нас не тронут. Я сам пойду с ними поговорить!

Монашек, разгребая длинными руками толпу, направился было к двери, но Тит свернул вправо, и толпа, расступаясь, очищала перед ними путь к огромному образу Николая-чудотворца. Образ стоял у стены в золоченом киоте на высоких ступеньках. Стоявшие возле по просьбе Федора Прохоровича сдвинули образ, и за ним в стене оказалась маленькая дверка. Ее открыли. Тит, указывая дорогу, первым проскользнул в тайный ход. За ним исчез и монашек. Епископ, поднявшись на ступени, отвесил поклон всем молящимся и только после того, как благодарным рокотом ответила ему толпа, согнувшись, проник и он вслед за теми через дверку в темную землянку. Землянка служила кладовой для кадушек, сбруи и зимнего оборудования. Полусвет из часовни освещал темное ее нутро, а затем он погас.

Как ни было сыро и сперто в кладовой, все же свежее, чем в переполненной до отказа моленной. Влажная прохлада ворвалась в часовню, колебля пламя свечей, она помогла присутствующим вздохнуть облегченно.

Федор Прохорович сам прикрыл за беглецами дверку и помог двум дюжим казакам уставить образ на место.

Затем он прошел на свое место и стал со всею истовостью, требуемою правилами древнего благочестия, молиться за преследуемых. Тем самым желал он успокоение в ряды станичников и показать на примере ненужность суеты.

Впрочем, среди старых раскольников не легко было и вызвать ее. Всегдашнее ожидание преследовании выработало в них постоянную готовность ко лжи, обману и притворству. Никто не покинул службы, каждый прикрылся личиной спокойствия и равнодушия. Самое происшествие, казалось, было забыто, точно и не было в нем ничего, выходящего из порядка отправления службы. Это было почти что так в те времена, в условиях не прекращающейся схватки двух вер, из которых одну всячески поддерживало правительство.

Старик Кафтанников все же выждал столько времени, сколько нужно было, чтобы свидетельствовать перед богом и людьми, что мирская суета не может заглушить в нем страх божий. Затем, низко кланяясь расступившимся казакам, он без торопливости и волнения вышел из моленной.

С уходом его полное спокойствие объяло станичников. Теперь уже никто не полагал себя в опасности, зная, что сам Кафтанников вышел охранить их покой от слуг антихристовых.

Кафтанниковы были надежными людьми и крепкими ревнителями старой веры.

И когда начетчик возгласил благодарение, трескучий тенорок его был покрыт ответным пением с заметным подъемом. Женские голоса на фоне глухих и хриплых мужских выделились своею спокойною чистотою возглашая сугубую аллилуйю.

У нежити своего обличья нет, она ходит в личине.

Держась одною рукою за рубаху, проводника, а другою ухвативши подол полукафтанья своего товарища, долгорукий монашек составлял таким образом живую цепь. Тит ловко провел беглецов меж грудами угластого хлама, норовившего то тем, то другим выступом ударить в лоб или глаз. Цепь не порвалась и тогда, когда, запнувшись за полозья дожидавших здесь своего времени санок, Алексей едва не растянулся на полу. И только выбравшись наружу, разжал он пальцы, чтобы взять в кулак полу своего кафтана и вытереть ею мокрый лоб. Он возжелал, кажется, вообще заняться своим туалетом, но Тит не собирался для того рисковать тайной их исчезновения.

— Сейчас, сейчас, за садом спустимся в огороды, там десять шагов до реки, — пробормотал он, — делай там, что хочешь…

Кафтанниковский сад был невелик, но забыт и запущен, должно быть, для того же прикрытия тинного хода. Отягощаемые плодами яблони преграждали дорогу; ветви стлались по земле. Высокие заросли крапивы секли руки, а низенькому монашку били в глаза. Переплет листвы застилал над головою небо. Казалось ни малейшее сияние звезд не проникало сюда, чтобы хоть несколько осветить тропинку.

Тит пробираясь наугад знакомым путем мало нуждался в свете. Но спутники, его вышли из сада исхлестанными кустами и крапивой. Лица их горели. Отерши ладонью мокрый лоб, Алексей ощутил ссадину, строившую кровь. Он выругался, забыв о своем монашеским одеянии; но и тогда молодой казак не дал им отдыха продолжая понуждать их к торопливости.

— Имейте же, братья, попечение о себе! — твердил он. — До берега осталось не более малости…

Огороды подступали к самым лугам. Лугами путь был сноснее. Зеленоватый свет звезд заливал притихшие травы. Рыбацкие тропы крестились меж ними: они шли от станицы к берегу, снастям и бударам.

Беглецы продвигались вперед друг за другом, не прерывая молчания. Разве только Тит иногда предостерегал от рытвины или камня. В прибрежной роще вздохнули все разом и убавили шаг.

— Ну, вот, теперь уж бояться нечего, — заметил Тит, — тут скоро не сыщешь.

Алексей засмеялся. Мелетий дружелюбно поблагодарил проводника.

— Спаси тебя Иисус Христос, брат, за помощь, — сказал он, — да только несдобровать нам, пожалуй, завтра, как рассветет… — прибавил он. раздумывая над всеми случайностями дальнейшего пути. — Не годится нам оставаться в полукафтаньях, брат. Ведь, говорил ты, монахов ищут?