Шимон Шехтер - Время, задержанное до выяснения

А пока он удивлялся, маленький Юзек писал дальше. Он писал, как Антек, которого он сам сделал председателем, теперь строит козни против него и даже обозвал его на переменке трусливым евреем.

Критик подглядел, что написал Юзек, и сказал Юзефу:

— Два раза вам сошло с рук. Первый раз — с этой злосчастной анкетой, второй — с рукописью, которую вам вернули и не привлекли вас к ответственности. Но в третий раз беды не миновать. Советую вам поостеречься.

Критик подглядел, что написал Юзек, и сказал Юзефу…

— Почему он мне все время мешает? — пожаловался Юзек.

Но большой Юзеф вместо того, чтобы заступиться за маленького, сказал ему:

— Ступай домой, Юзек, уже поздно, мама будет беспокоиться.

А сам пошел в бар чего-нибудь выпить. По пути он взглянул вверх, на небо, потому что ему показалось, что над городом снова кружит стая сорок, да и воробьи на крышах уж больно расчирикались. Он зашел в бар и попросил рюмку водки. Выпил, потом заказал вторую, заплатил и пошел домой сварить себе кофе, потому что в баре кофе был отвратительный.

— Поздравляю, — встретила его Марыля. — Звонил Бородач и велел тебе передать, чтобы ты подал заявление об отпуске по состоянию здоровья, потому что переутомлен, страдаешь бессонницей и у тебя невроз. Поедешь в санаторий. С Домом Партии все уже согласовано. Ах да! Еще он говорил, что замещать тебя будет редактор — этот, из «Литературного Обозрения».

Юзеф ничего не ответил. Он только лег и долго-долго не мог заснуть. А когда наконец заснул, то сновидения и на этот раз его не посетили.

Наутро Марыля спросила;

— Что тебе сегодня снилось?

— Ничего, — ответил Юзеф.

— Быть того не может, — сказала Марыля. — То, что мне никогда ничего не снится, это я понимаю, но чтоб тебе, с твоей-то биографией!

Юзеф почти не выходил из дому. Вышел он только за билетом на поезд и путевкой в санаторий, а по пути забежал в кондитерскую, так как обещал Марыле купить пирожных.

Известно, что ночные мотыльки слетаются на огонь, но никто не знает, что происходит с таким мотыльком, когда никакого огня нету. Когда Юзеф Поточек был Юзефом Поточеком и больше никем, — а продолжалось это много лет, — он даже иногда удивлялся, что нигде не встречает своих старых друзей, которые могли бы распознать в нем кого-то другого. Правда, так получилось у него с Гольдбергом, но один раз не в счет. И вот, стоило только Юзефу Поточеку начать распознавать в себе Юзефа Гиршфельда, как разные люди, которые, как ночные мотыльки, таились прежде Бог знает где, слетелись вдруг, точно на огонь, чтобы приветствовать Гиршфельда в Поточеке. Сначала этот Мазуркевич, потом — Гольдберг, а теперь сразу двое: Меллер и дочка Розенов, ставшая, по-видимому, пани Меллер, потому что они вместе сидели в кондитерской, куда Юзеф забежал за пирожными, и с первого взгляда было ясно, что это супружеская пара. Юзеф знал о их существовании, а Меллеры — о его, но до сих пор они как-то не сталкивались. А теперь повторилась та же история, что с Гольдбергом. Юзеф вовсе не был рыжий, скорее лысый, не носил галстуков красного цвета и не глядел вокруг пламенным взором — так почему же к нему стали слетаться эти ночные мотыльки?

Едва Юзеф отделался от Меллеров, но не успел еще поймать такси, как наткнулся на Левина. Он знал, что того зовут теперь Левиковским, что он служил в армии, был даже полковником и притворялся, будто не узнает Юзефа. Впрочем, может быть, он его действительно не узнавал и только сейчас узнал? Как бы то ни было, он тепло приветствовал Юзефа, сняв шляпу, потому что был в штатском и снова именовался Левиным. Он взял Юзефа под руку и сказал:

— Пройдемся, я хочу с тобой потолковать.

Юзефу хотелось ответить, что у него, к сожалению, нет времени, что он занят, что, может, в другой раз, но Левин его не слушал:

— Знаю, все уже знаю, — сказал он. — И нет смысла больше притворяться. Мы с тобой сидим на одном суку. Мавр сделал свое дело, мавр может уйти. Не думай, что я удивляюсь или обижаюсь. Ничего подобного. Выросли новые, национальные кадры. Я это понимаю, ибо был и остаюсь коммунистом. Только одного не могу понять, почему нам не дали уйти с почетом, за что на нас всех собак вешают?

И Левин начал рассказывать свою историю: как вместо того, чтобы уволить его в отставку в генеральском звании, на что он при своих заслугах имел полное право, ему даже пенсию урезали, отказали в загранвыезде на лечение и вообще обошлись с ним по-хамски, по партийной линии тоже.

Юзеф слушал, или, вернее, притворялся, что слушает, и вот-вот распрощался бы с Левиным, если бы к ним не подскочил Ровинский, который теперь опять был Розенталем. Этот какое-то время проработал в судебных органах, где, как говорили, сумел отличиться, потом был в Доме Партии, а теперь за то, что у него нет высшего образования, его послали в управдомы. Когда же ему было университеты кончать? Уж не тогда ли, когда он расправлялся с врагами партии? В то время с него диплома не спрашивали, а теперь…

— Впрочем, о чем тут говорить. Ведь тебя, Юзеф, тоже из цензуры выгнали — так что ты и сам прекрасно знаешь, что они с нами сделали.

Юзеф возмутился — он терпеть не мог, когда ему напоминали о работе в цензуре — и сказал:

— Никто меня не выгонял, я сам ушел.

Розенталь рассмеялся:

— Всегда ты был наивный, — сказал он, — и таким уж останешься. Ты думаешь, раз ты писатель, так тебя никто не тронет. Да брось ты себя обманывать! У них своих писателей хватает, и когда ты им больше не понадобишься, они и от тебя избавятся. Ты же знаешь, как это делается. Один телефонный звонок — и писателя Гиршфельда, прошу прощения, Поточека нет и не бывало. Что ты тогда будешь делать? Наверно, как я, норок разводить, жить-то ведь как-то надо.

Розенталь хотел добавить еще что-то, но с ними как раз поравнялся подполковник Цукровский — сейчас, наверное, снова, как в свое время, Цукерман, потому что он громко крикнул им: «Привет, хевра!», загадочно улыбнулся, однако, к счастью, не подошел.

— А этот-то чему радуется? — заметал Левин. — Чуть под суд не попал. А за что? За верную службу. Да, времена настали. И это называется — исправление ошибок…

Юзефу осточертели их разговорчики, он притворился, что очень торопится, и распрощался с болтунами. Он сел в такси, где уже сидел Критик, и назвал шоферу свой домашний адрес.

— Что вы вытворяете, уважаемый коллега? — сказал с упреком Критик. — Ведь этот Левин, этот Розенталь и вообще вся эта шайка — опасная публика, майор с них глаз не спускает. Да и как знать, не состоят ли они у него на секретной службе. Во всяком случае, каждое их слово доходит, куда положено. Оформляйте поскорее свой отпуск, а не то навлечете на себя новые неприятности.