Стэн Барстоу - Святая ночь [Сборник повестей и рассказов зарубежных писателей]

Так вот мисс Марьят, похожая на святого Бернарда глубоко запавшими глазами, приказала нам опуститься на колени. Но на меня нашел стих, как это иногда со мной бывает, — не верю во всю эту ерунду! Я решила не поддаваться. Антея же, моя смазливая подружка, была слабохарактерная и подлиза. К любой учительнице умела подольститься. С нее и сейчас стало бы — бухнуться на колени и молиться, но я наотрез отказалась: не было за мной такой вины, чтобы просить у бога прощения. Глядя на меня, и Антея решила проявить твердость.

Мисс Марьят отпустила нас, приказав явиться на следующий день в то же самое время. На сей раз вышло по-моему. Когда мы вышли на лестницу, я пригрозила Антее: только вздумай молиться, зубов не досчитаешься!

Целую неделю мисс Марьят ежедневно вызывала нас и отчитывала. Представляете, каково это — отстаивать свои права в одиннадцать лет? Но мы считали, что драка касается только нас двоих и никто не должен вмешиваться, тем более впутывать в это дело бога. Мы уж и думать позабыли об этом случае, дружили, как прежде, катались на пони по воскресеньям, но мисс Марьят все донимала нас с этой молитвой.

Как-то в понедельник она вызвала нас поодиночке, и Антея тут же плюхнулась на колени. Пришел мой черед. Для меня отказ молиться уже стал делом чести. Я воображала себя Эдит Кавел [31] Медсестра, героиня первой мировой войны. Отказалась покинуть раненых солдат и была расстреляна немцами. перед расстрелом. Но для мисс Марьят заставить меня молиться тоже стало делом чести.

— Изабел Комптон, — заявила она, — бог не любит строптивых. Вы уж и так прогневали его.

Глаза у нее запали еще глубже, и я даже заглянула ей в лицо — убедиться, что они не исчезли вовсе.

Намекала она на мою работу: я разносила газеты по утрам, чтобы родители разрешили мне держать пони. Натянув для тепла ярко-желтые парусиновые брюки и фланелевую курточку, я бежала на работу с большой брезентовой сумкой, на которой было написано название газеты «Ньюс оф зе уорлд». Мисс Марьят поднималась рано, а так как пансион находился в другом конце поселка, она шествовала в своем учительском одеянии по главной улице как раз в то время, когда я проносилась мимо с брезентовой сумкой для газет в школьной куртке и ярко-желтых брюках, И конечно, она прицепилась ко мне с этой работой.

— Воспитанница школы святой Агнессы не должна заниматься таким делом, — сказала она. — Это противно воле божьей.

— А моя мама считает, что работать только на пользу, — возразила я. — Мне все равно придется работать, когда вырасту.

Это никак не вязалось с принципами школы св. Агнессы. Ее выпускницам никогда не приходилось зарабатывать себе на жизнь. В конце концов был достигнут компромисс — я продолжала разносить газеты, но при этом не надевала школьную форменную куртку.

Мои родители держали небольшую лавку скобяных и гончарных изделий — деревянный сарайчик с тентом и откидным прилавком, где выставлялся товар, а сами мы жили в плавучем доме на канале — старой сырой барке. Родители думали, что дают мне замечательное образование в школе св. Агнессы. Они гордились, что делают для меня все, что могут. Ведь один только семестр моей учебы в этой школе обходился им в пятьдесят фунтов. Родители надеялись, что учение пойдет мне на пользу, а потому отказывали себе во многом, жили в старой барке на канале и убивали все силы на эти горшки и плошки, чтобы я училась в школе св. Агнессы. А мне, как назло, вспоминаются разные неприятные случаи в этой школе. Взять хотя бы ту противную девчонку, как сейчас вижу ее перед собой — белесую дрянь с жидкими волосенками. Я шла домой, толкая перед собой велосипед, а она попалась мне навстречу. День был осенний, и сухие листья с шелестом носились по дороге.

— Гляньте-ка, — говорит она своим идиоткам-подружкам, чтоб все слышали, — эта Изабел Комптон такая сорвиголова, что даже листья от нее в стороны шарахаются!

Вот дрянь! Я бы ей запросто могла свернуть шею, просто связываться не хотелось. Один-единственный раз я вышла из себя — из-за той злополучной шляпки. А вообще я была очень спокойная и выдержанная, прямо стоик. Даже по фотографиям того времени это видно: круглая приятная мордашка, короткая стрижка, скромная челочка — и непременная улыбка.

Мисс Марьят кормила золотых рыбок в аквариуме у окна и, поглядывая на меня через плечо, говорила:

— Терпенье божье иссякает, Изабел Комптон.

У меня колотилось сердце и пальцы невольно сжимались в кулаки. Я готова была ударить учительницу, но сдерживала себя и смотрела в окно на зеленый газон, тянувшийся до самой дороги. По его краям росли рододендроны, как в парке.

— Изабел, — спросила она, — вам здесь не нравится?

Я никогда не задавала себе этого вопроса и сначала даже не могла понять, к чему она клонит. Это было все равно, что спросить: «Вам не нравится в Англии? Вам не нравится на этой планете?»

Да, меня обижали в школе св. Агнессы раньше, меня обижали и сейчас, но я к ней привыкла. Здесь было тепло и уютно, мне вовсе не хотелось отсюда уходить. Здесь были друзья. Были и враги, но я хотя бы о них знала. А в новой школе будет новая гадость, даже думать об этом противно.

Вы уж, наверное, решили, что школа св. Агнессы — жуткое место, но — пусть это покажется вам странным — я ее полюбила. Что она дала мне, так это потрясающую уверенность в себе. Хочешь не хочешь, за пять лет воспитанницам вдалбливали в голову, что они лучшие из лучших девушек страны.

— Изабел, я еще раз спрашиваю: вам не нравится здесь?

Я гордо подняла голову и, глянув прямо во впадины, где затаились ее глаза, ответила:

— Нет, мисс Марьят, нравится!

Теперь я знала, что надо делать.

— Если вы хотите остаться в школе, ведите себя, как подобает цивилизованному человеку, — изрекла мисс Марьят, очевидно позабыв, из-за чего все началось. — Мы прививаем своим воспитанницам благонравие, ведь в будущем именно им предстоит определять норму поведения в нашем обществе.

Не помню точно, добавила ли она, что этим воспитанным леди предстоит еще и служить образцом для низших сословий.

И тогда я опустилась на колени и стала истово молиться, наблюдая сквозь прищуренные ресницы, с какой благочестивой радостью взирает мисс Марьят на мои губы, шепотом возносящие молитвы.

— О боже, — молилась я, — о боже, покарай эту упрямую старуху. Пусть у нее выпадут все зубы, а голова облысеет. Пусть ее золотые рыбки задохнутся от костяной муки, которой она их пичкает. Пусть попечители уволят ее за пьянство. Пусть она разродится котятами прямо в зале, на утренней молитве. И прости меня, боже, за то, что я пошла по легкому пути, но молить прощения из-за какой-то шляпки было бы еще бесчестнее. Антея сама во всем виновата, и ты это знаешь, если ты вообще что-нибудь знаешь, в чем я сомневаюсь, да, в чем я сомневаюсь. Аминь.