Стэн Барстоу - Святая ночь [Сборник повестей и рассказов зарубежных писателей]

В этот год пасха приходилась на апрель, и у дам де Ферьоль святая суббота была наполнена домашними делами, которые в провинции носят торжественный характер. Была, что называется, весенняя стирка. В провинции стирка — событие. В богатых домах, где обычно много белья, ее устраивают в начале сезона и тогда это считается «большой стиркой». «Вы знаете, мадам такая-то устраивает большую стирку», — как о большой новости сообщали, придя вечером в гости. Большую стирку проводят в огромных чанах, маленькую, обычную — в тазах. «Иметь дело с прачками» было выражением распространенным, и оно означало самые серьезные, самые важные и порою самые беспокойные обстоятельства, так как в большинстве своем сладить с прачками было нелегко. Часто это были развеселые, насмешливые, жадные и циничные бабы; их ногти отнюдь не становились мягче от перелопаченного за день белья, а страшный ор их луженых глоток перекрывал шум колотушек. «Зазвать к себе прачек» — от этой перспективы у домашних хозяек, хозяек в полном смысле этого слова, по спине пробегал холодок… Но в субботу утром прачек в доме мадам де Ферьоль уже не было. Они унеслись, словно смерч, из «особняка де Ферьолей», тишину которого самым злостным образом нарушали в течение нескольких дней. Вчера только они голосили наперебой. В субботу белье сушилось, а чтобы снять белье, развешанное на веревках в саду, достаточно было Агаты и своей приходящей прачки. С самого рассвета обе ходили, стуча деревянными башмаками, по аллеям сада, расцвеченным простынями и полотенцами, которые и с виду и производимым шумом напоминали раздувшиеся развевающиеся флаги; они складывали белье на стульях и круглом столе в столовой, где дамы де Ферьоль должны были его сложить, вернувшись с богослужения. Мадам де Ферьоль с дочерью никому другому эту работу не доверяли. К белью мадам де Ферьоль имела чисто нормандское пристрастие, которое передала и дочери. Она заранее готовила для Ластении великолепное приданое. По возвращении они тут же, спеша заняться приятным делом, уселись в столовой за круглым столом из тяжелого красного дерева с наплывом и, как простые работницы, принялись своими аристократическими ручками складывать простыни, когда в комнату вошла Агата с ворохом белья на плечах и вывалила его на стол.

— О Святая Агата! — в ее устах это было ругательством, что никак нельзя было подумать о благочестивой женщине, то и дело призывавшей святую заступницу, — Святая Агата! Ну и тяжесть! А какая куча! Все белое как снег. И сухое. А как замечательно пахнет! Мадам, мадемуазель, до обеда вам не управиться. Хотя сегодня обед может и подождать. Ведь вам никогда не хочется есть, что одной, что другой, а капуцин ушел. Ушел, сдается, насовсем. Ох, Святая Агата. У капуцинов, должно быть, так принято уходить — ни тебе здрасьте, ни тебе до свиданья людям, что их приютили.

Старая Агата, которой теперь было под шестьдесят, в свое время красавицей, белокожей, розовощекой, словно цветущая яблонька, — таких немало в Котантене — последовала за влюбленной молодой хозяйкой в Севенны, когда барон де Ферьоль похитил ее, вызвав немало кривотолков. В выражениях старая Агата не стеснялась, считая себя вправе так поступать. Тому было три причины. Первая — похищение мадемуазель Жаклин д’Олонд, которой она была так предана, что могла, как сама говорила, из-за хозяйки «всем сплетникам языки поотрывать». Кроме того, она ставила себе в заслугу, что вырастила мадемуазель де Ферьоль и осталась в этой «барсучьей норе», которую терпеть не могла, — дочь страны здоровенных быков и обширных пастбищ, она без конца вспоминала родные края. И наконец, она жила с хозяевами общей жизнью, а в узком кругу людей это очень сближает. Однако, несмотря на всю доброжелательность, с которой относятся к прислуге гордые люди с возвышенными чувствами, — правда, гордость не всегда следствие возвышенных чувств, — если бы мадам де Ферьоль не рассчитала два десятка слуг, старая Агата, которая в глубине души почитала свою хозяйку, хотя внешне держалась независимо, никогда, может, не осмелилась бы резать правду-матку, как повадилась теперь.

— Что вы такое говорите, Агата? — с непроницаемым видом возразила мадам де Ферьоль. — Ушел! Отец Рикульф! Да полноте. Сегодня святая суббота, завтра на вечерне он должен читать проповедь о воскресении, ее всегда читают по окончании поста.

— Ну и что, подумаешь! — сказала Агата, бывшая по природе упрямой, о чем свидетельствовал нормандский выговор, с которым она так и не рассталась, и нормандская прическа, которую она со всею невозмутимостью сохраняла. — Я знаю, что говорю. Взял себе да ушел. Утром в церкви им не пахло — мне церковный сторож сказал, который, весь запыхавшись, прибежал за ним сюда, потому что у его исповедальни толчется народ, желающий причаститься. А где я ему возьму отца Рикульфа? Я видела, как чуть свет он слетел с большой лестницы, — на голове капюшон, в руках посох, который он обычно оставлял в своей комнате за дверью. Он проскочил мимо — я как раз поднималась, — прямой как палка, меня в упор не видит, глаза опущены, а по мне, с опущенными глазами он еще страшнее. Я удивилась, что он с посохом, — не мог же он с ним отправиться читать мессу в церковь в двух шагах от дома. Я повернулась и последовала за ним, чтобы высмотреть, куда его в такую рань понесло. Так вот, он как припустится по дороге, что идет мимо большого придорожного распятия, и, видит бог, если он не пошел помедленнее, теперь он далече.

— Не может быть, — возмутилась мадам де Ферьоль. — Как ушел!

— Смылся со всеми потрохами. Ищи теперь ветра в поле.

И это была чистая правда. Отец Рикульф действительно ушел. Дамы не знали и старая Агата не подозревала, что в обычае капуцинов было покидать так дома, где им предоставляли приют. Как приходит смерть, как к людям нисходит бог, так же мгновенно исчезают капуцины. Если бог, как следует из Святого писания, приходит яко тать в ночи, то капуцины, как тати, уходят. Когда утром посещаешь их комнату, такое впечатление, что они испарились. Да, таков их обычай, в котором есть своеобразная поэзия. Шатобриан, знавший в этом толк, сказал о капуцинах: «Назавтра их искали, но они исчезли, подобно Святым Видениям, посещающим иногда благочестивого человека в его жилище».

Но к моменту нашей истории «Гений христианства» Шатобриана еще не был написан, и до сих пор дамы де Ферьоль принимали у себя в доме монахов, принадлежащих к орденам не столь поэтичным и не столь строгого устава, которые за пределами церкви походили на обыкновенных людей и не покидали тех, кто дал им приют, не выказав должной благодарности.

Вот только дамы де Ферьоль не так уж благоволили к отцу Рикульфу и не чувствовали себя, подобно Агате, задетыми тем, что он ушел столь внезапно и не попрощавшись. Ушел? Ну и слава богу! Все то время, пока у них проживал отец Рикульф, особой радости они от этого не испытывали — скорее, он стеснял их. Поэтому огорчались они недолго. С глаз долой — из сердца вон. Но проницательную служанку томили недобрые предчувствия. Отец Рикульф вызывал у нее безотчетную и безоговорочную неприязнь.