Йордан Йовков - Старопланинские легенды

Защитники, захваченные врасплох, дали последний залп из мушкетов и опустили руки. Что делать? Бежать или разойтись по домам, к женам и детям? Кырджалии набросились на них, как волки на стадо. Стали рубить направо и налево. И когда умолкли последние выстрелы тех, кто успел спастись на холмы, стало светать. Показались красивые дома, окруженные высокими стенами, с широкими воротами — легкая добыча победителей. Кырджалии спешились и начали грабить. Поднялся женский крик, детский плач, стон и вопль — до самого неба! Скоро там и сям запылали дома — густой черный дым застлал восходящее солнце.

Индже предоставил грабеж другим: ему не нужна была добыча. Наверху, посреди села, на Бончовом постоялом дворе, Индже ел и пил. Все бочки были откупорены, и вино текло рекой. Так велел Индже. Бледные молодицы ему прислуживают, девушки дрожащими руками наливают вино. А вокруг полыхают пожары, вопят женщины и дети, кровь обагряет высокие ограды и тяжелые полотнища ворот. У него становится веселей на сердце. Ему трудно угодить. Вот он кинул взгляд на свою одежду: она рваная, в крови. Он велит откуда угодно привести портного, чтобы сшил новый наряд! Слово Индже — закон: портной найден, приведен. Дрожащими руками разворачивает он алое сукно, меряет, кроит.

— Скажи мне, мастер, скажи, Гочо: Из какого ты околотка? — говорит ему Индже. — Где твой дом, чтобы мне пощадить его?

— Я с Верхнего края, эфенди. Дом мой на Кургане.

Индже глядит во все стороны и заливается смехом. Какой там дом, какой околоток! Все село в огне!

Но вот на нижнем конце улицы, покрытой страшной тенью клубящегося дыма, показалась девушка. Мало осталось на селе живых. Откуда она взялась? К ней с обеих сторон подбежали кырджалии, она закричала, увидела Индже и, протянув руки, кинулась к постоялому двору. Индже встал, сдвинул брови и поднял руку. Кырджалии остановились как вкопанные. Индже не собирался сходить вниз, однако, увидев сверху лицо девушки, сошел. Она была красивая, высокая, стройная. Но Индже видел много красивых женщин. Отчего эта девушка, бывшая только что на волосок от смерти, стоит перед ним так спокойно и карие глаза ее глядят так радостно, так упоенно? Мать, отец, все ее близкие, может быть, перебиты, а в глазах у нее нет ни страха, ни ненависти. Вот что удивило Индже. Забыл он о мастере, об одежде, схватил девушку за руку и повел ее к своему коню и дружине.

Так узнал Индже Пауну. Много народу полегло от его ножа, много женщин изведало его переменчивую страсть. Он не помнил ни их лиц, ни имен. Думал, так будет и с Пауной. Но улыбка этой женщины, взгляд ее глаз проникли глубоко ему в душу. Она стала его женой — по закону и по обычаю. На коне и пешком всегда была она с ним, следовала за ним повсюду. И уверенней чувствовал себя Индже, когда она была при нем, и ощущал в руке больше силы.

Молод был тогда Индже, жизнью своей не дорожил и не боялся смерти. Никогда не делал различия между добром и злом, никогда не задавался вопросом, что грех, что — нет. Могилы да пожарища оставались там, где прошли копыта его коня; имя его наводило страх и трепет. И решил он, что безмерна его сила и воля его — закон для всех. Перестал щадить и чужих и своих. Сделался жаден до золота и львиную долю брал себе от каждой добычи. Зол был, вспыльчив. Слова поперек ни от кого не хотел слышать; дерзавшие соперничать с ним находили смерть от его пули либо ятагана. И довел он дело до того, что отвратил от себя самых преданных. Раз поднял руку даже на Сяро Барутчию. Человека, не раз спасавшего его от смерти, занимавшего второе место после него, он ударил плетью, раскровенив ему лицо.

А потом случилось самое скверное.

Вот таким же весенним днем, в этом самом селе — Урум-Эникёе. Выступали в поход. День не сулил добра. Хмуро глядели поля, и далеко по горам тянулись темные туманы! Стаи черных воронов с грозным, зловещим карканьем вились в воздухе. Индже сидел на коне; на конях была и вся его дружина. Несколько раз уже прогремели трубы и литавры и снова умолкли. Индже ждал, когда выйдет Пауна, а та все не выходила. Тогда он вскипел — перед этим выпил много ракии. Повернул коня к тому дому, где была Пауна. Ехал медленно, но был так зол, что в глазах потемнело. Пауна уже была в седле, и ей как раз подавали ребенка, спеленатого и закутанного. Ее и его ребенка. Индже подъехал и схватил его.

— Гайдук детей не кормит! — грянул он как бешеный, одной рукой подкинул ребенка вверх, а другой пырнул его ятаганом.

Никто не видал, что было потом. Индже схватил коня жены за узду и потянул за собой. Вся орда ринулась вперед при громе труб и литавр. Не слышно было, как причитает, что говорит, рыдая, Пауна. Видно было только, как слезы текут по ее белому лицу.

Некоторое время она еще ходила с ним, молчаливая, немая, как тень. Потом пропала, и сколько он ее ни искал, найти не мог. Знал только, что она — родственница Сяро Барутчии, который давно отошел от него и бродит по горам; знал — и бессильная злоба мутила ему разум. Индже стал страшен. И раньше он не знал жалости. Но когда взгляд Пауны для него угас, сердце его окаменело. Если б сложить вместе кости убитых им, была бы гора, кровь потекла бы рекой. В этом страшном кровавом дурмане Индже словно потерял голову. Так прошло шестнадцать с лишним лет. Рука Индже не уставала убивать.

За это время много чего было и сплыло. Индже не помнил и не хотел вспоминать. Но один недавний случай врезался глубоко ему в память: целое село, подобно многим другим, стало жертвой огня и меча. На улицах — трупы, свежая, дымящаяся кровь. И вдруг из огромной груды женских, мужских и детских тел подымается старик священник. Лицо в крови, на голой груди зияет рана. Глаза горят, как угли. Он озирается вокруг, словно вставший из могилы, и, протянув руку к Индже, кричит:

— Будь проклят! Будь проклят богом и всеми святыми его! Не распасться тебе после смерти! Железо и камни распадутся, а ты — нет! Будешь вздыхать и трепетать на земле, как Каин, унаследуешь проказу Гегесии и петлю Иуды! Анафема! Анафема! Анафема!

Нож, воткнутый ему в горло, прикончил его, заставив замолчать навсегда. Но до сих пор видит Индже окровавленное лицо, до сих пор жгут его эти глаза, до сих пор пронзают, как ножи, слова старика и звучат в ушах те проклятия.

В тот же день спускался Индже с другими по крутой горной тропе. Впервые склонил он голову на грудь и задумался. Вдруг с противоположного холма раздался ружейный выстрел. Индже покачнулся и упал с коня. Кырджалии кинулись туда, откуда прозвучал выстрел, но это место отделяла от них глубокая пропасть. По ту сторону они увидели маленькую дружину, узнали в главаре Сяро Барутчию, а схватить — невозможно.

Обо всем этом передумал Индже, лежа в постели. Он надеялся, что, как только рана в груди заживет, эти мысли его оставят. Не будет он больше думать о Пауне, о ребенке — ни о чем. Замкнется сердце его, и рука окрепнет. Но мысли продолжали мучить до сих пор. А там ждут кырджалии, и надо их вести.