Йордан Йовков - Старопланинские легенды

Творчество болгарского писателя-гуманиста Йордана Йовкова (1880—1937) принадлежит миру: его произведения переведены более чем на тридцать пять языков. Жюль Ромен называет его «большим писателем»; одним из своих учителей — Иво Андрич; великий Томас Манн включил его рассказы в антологию лучших рассказчиков мира…

Раннее творчество Йовкова связано с древней болгарской землей — Добруджей, где, работая сельским учителем, он впервые стал писать стихи и небольшие лирические рассказы. Как серьезный же писатель он рождается, участвуя в войнах первой четверти нашего века на Балканском полуострове. Болгарин-труженик, ввергнутый в ненавистную, всесокрушающую пучину войны, — вот тема, блестящее раскрытие которой в военных очерках, эссе и трех циклах рассказов дает нам право считать Йовкова основоположником болгарского военного рассказа.

В мирное время, в течение семи лет работая в Бухаресте, он просит своих родных и близких присылать ему старые болгарские легенды, предания и летописи. Так, к осени 1927 года родился шедевр — сборник «Старопланинские легенды». В этой ярко национальной по колориту книге автор силой своего писательского воображения воссоздает дух старой Болгарии, романтизируя ее историю и являя нам в своих героях высокие примеры истинного мужества, любви, нравственного очищения.

Следом за «Легендами» выходит еще один сборник, «Вечера на Антимовском постоялом дворе», где автор «с вершин романтической поэзии спускается к философскому обобщению повседневной жизни».

Известно, что Йовков не любил праздников, а последнее десятилетие жизни и вовсе старался заполнить исключительно тихими, трудовыми буднями, но искрометный талант этого писателя позволяет нам воспринимать его книги как праздник, подаренный им будущим поколениям не только болгарского народа.

Перевод Д. Горбова.

Страшный гайдук Шибил, которого жандармы и стражники днем с огнем искали, спускался с гор, шел сдаваться. Завтра эта новость разнесется повсюду — никто ушам своим не поверит! Но Шибилу до этого не было дела: он спешил, думая о другом. Он вспоминал, как месяца два тому назад увидал с высоких утесов, под названием Синие Камни, где среди орлиных гнезд было и его гайдуцкое гнездо, идущих внизу по дороге женщин. Не в гайдуцких правилах нападать на женщин, и нет места женщине в сердце гайдука. Но много законов нарушил Шибил и уж не знал, да и знать не хотел, что грех, что нет. «Женщины здесь, в Джендеме! — подумал он. — Чем не добыча?» И он встал, нимало не задумываясь насчет того, куда ведет его любопытство. Гайдуки пошли за ним, смеясь и сверкая зубами, словно голодные волки.

Спустились вниз, прошли по лесу, еще голому, и вышли на дорогу посреди Джендема. Это было самое страшное место.

Дорога сбегала тут в глубь оврага и раздваивалась, образуя две дуги, два обруча капкана, в котором немало народу нашло свой конец. И гайдуки, как всегда в таких случаях, встали на дороге, страшные, бородатые, в черных арнаутских башлыках, обвешанные оружием. Женщины, выйдя из-за поворота, остановились; потом кинулись было врассыпную, кто вверх, кто вниз, но у них подкашивались ноги, и они затрепыхались на месте, как подстреленные птицы. Потом, обессилев от страха, повалилась на землю — и в слезы…

Гайдуков это не тронуло, они даже не посмотрели на них. Их внимание привлекало другое: одна женщина осталась стоять на дороге — молодая, красивая. И нарядная! Синее тафтяное платье, алая атласная безрукавка, пестрый иерусалимский передник, серебряные пряжки. А на шее — тяжелые ожерелья: нить крупных золотых дукатов да нить мелких и старинных, турецких. Куда идет эта щеголиха? Не на свадьбу ли? В своем ли уме был отец, пуская ее одну в горы?

Шибил шагнул вперед; девушка глядела спокойно, прямо ему в глаза. Меж ее тонких, как шнур, бровей встала черта, алые губы чуть дрогнули.

— Эй! — крикнула она, и хрупкий голос ее странно прозвучал среди женского плача. — Ступайте своей дорогой! Не стыдно вам с бабами воевать?

При этих словах гайдуки, не спускавшие глаз с золотых у нее на шее, кинулись было к ней, издали протягивая жилистые руки. Шибил, махнув рукой, остановил их. Потом повернулся, выпрямился во весь рост и с высоты его смерил девушку взглядом. Какая белолицая! И стан тонкий, а юбка широкая, как на кукле! И смелая какая! У него весело заблестели глаза; ему захотелось смеяться. Но девушка опередила его, громко захохотав. Посветлела лицом, сделалась еще краше, и стало видно, что глаза у нее синие, а зубы белые. Шибил смотрел на нее с удивлением: что за чертовщина?

Как произошло то, что было дальше, Шибил сам понять не мог. Женщины опомнились и, все еще пугливые, как серны, подошли ближе. В горах словно прояснилось; стало слышно, как внизу шумит река; из лесу донеслось птичье пение. Шибил сел на камень и, посмеиваясь, стал слушать болтовню девушки. Что она говорила? Одному богу известно! Что-то ничего не значащее, что-то уносимое ветром. Но как сияли ее глаза и какая отрада была смотреть на нее! В стороне, словно чудом укрощенные, сидели, мирно покуривая, гайдуки.

— Ты ведь — дочь Велико-кехаи, — промолвил Шибил. — Тебя Радой звать. Как же тебя отец отпустил? Да еще такую разодетую, с ожерельями, с золотыми… Отниму!

— Ишь отнимать вздумал. Лучше б еще подарил: мне этих мало… Ох, погляди-ка, — воскликнула она, указывая на его руку, — погляди, как ты себе рукав разорвал. Дай я зашью.

Шибил посмотрел на свою руку, лежавшую на затворе ружья: красное сукно рукава в самом деле было разорвано. И прежде чем он сообразил, шутит она или всерьез, она уже была совсем рядом, и он увидел пушок на ее белом лице, алые губы, и при каждом ее взгляде его обдавало мягким, ласковым светом ее глаз. Она посматривала на него с лукавой улыбкой, приглаживая разорванный рукав и держа иголку с ниткой во рту.

— Не двигайся! — прикрикнула она. — Начинаю. Да положи чего-нибудь в рот, а то как бы ум тебе не зашить. Если только у тебя есть!

Все засмеялись.

— Послушай, — продолжала Рада. — Ты бы женился, чтоб было кому дыры на тебе штопать. Чтоб оборванный не ходил, как…

— Как кто?

— Как цыган!

Шибил поморщился. Женщины испуганно переглянулись.

— Я бы женился, — промолвил Шибил. — Да никто за меня не идет.

— Пойдут. Такой жених!

— Выходи за меня!